Когда-то давно, тайком, в глубине души, я любовался красотою случая, с замиранием сердца прислушивался к отдаленному рокоту случайных событий. Я мечтал о сверхъестественном. Я жаждал чуда, пусть бы даже оно заключалось в том, чтобы в меня ударило молнией. Гром среди ясного неба, удивление, восторг, как если бы слепой ныряльщик под водой, борясь с удушьем, вместо обычных звезд нащупал бы настоящую, живую, пульсирующую звезду. Когда-то давно я чувствовал эту пульсацию, этот таинственный ритм судьбы. Вот еще одно запретное слово, даже мысль о котором чревата неприятностями, а уж если произнести его вслух… Я покосился на философский камень. Несмотря на то, что мне доводилось всякое о нем слышать, выглядел он совершенно безобидно: обыкновенный тетраэдр, сделанный из прозрачного стекла. Эх, ладно, была не была. Я поднял его, и в то же мгновенье словно немая молния пронзила меня насквозь: я вспомнил.
«Извини, что был вынужден прибегнуть к этому фокусу с амнезией, — говорил Логос, а я слушал, не в силах произнести ни слова, погруженный в какую-то экстатическую немоту. — Так будет лучше. Когда ты вспомнишь, бессознательное не сможет тебе помешать: у пустоты нет обратной связи. Позволь мне напомнить тебе начало рассказа, того самого, который ты не успел дописать. „Сельский староста произнес небольшую речь, в основном состоящую из междометий, пожелал нам ни рыбы, ни мяса, и мы отправились в путь“. Собственно говоря, вот они и подошли к концу, и путь, и рассказ. В мире, который высовывается из твоей собственной головы, иногда бывает трудно отличить персонажа литературного произведения от реального Логоса, и еще труднее понять, что заставило его совершить самоубийство. Хитрый план? Горечь поражения, которую не в состоянии подсластить даже самая рафинированная философия? Или, быть может, мечта? И в самом деле: когда вдруг, ни с того ни с сего умирает создатель идеального мира, то это может означать только одно — происходит что-то по-настоящему сверхъестественное. Ну что же, по крайней мере, попытайся оценить художественную красоту положения, а если не ты, так пусть это сделает твоя муза. Я знаю, что сейчас произойдет: ты закатишь истерику, в то время как она с улыбкой будет наблюдать за финальной сценой этой мелодрамы.
Мир устал. Как старики, зевают вещи. Плоская земля покосилась. Державшие ее слоны разбрелись кто куда, но я успел запереть одного из них в посудной лавке, и теперь все закончится так, как и должна заканчиваться всякая хорошая мелодрама — битьем посуды. Так что прими спокойно свою судьбу. „Не в счастье счастье, а в бесконечном стремлении к нему“ — так написано в твоем рассказе. Несмотря на ужасную банальность этого утверждения, вынужден с ним согласиться: страдать, терпеть лишения, бояться смерти и бороться за жизнь — вот чего действительно хотят люди. Я ошибся: терра инкогнита — это не отсутствие желаний. Желание смерти — вот что это такое. Исправь же мою ошибку, осчастливь человечество: круши, ломай, бей посуду! После чего начни все с начала и помни: жизнь и смерть — это два иностранных языка, на которые кое-как, с пропусками и отсебятиной, переведен первоисточник, который написал ты».