Разодеев вскочил в машину, и она умчалась.
«Начинается», — подумал я. Не дожидаясь, какие вести привезет командир, приказал батальону приготовиться к выступлению. Вскоре вернулся Разодеев, бросил мне на ходу:
— Выступаем! — И рассыльному: — Ротных ко мне!
Пяти минут не потребовалось, чтобы построить батальон и покинуть лагерь.
— За мной, бегом! — скомандовал комбат.
Колонна перешла на бег. Направление — к правой оконечности озера. Значит, к Безымянной. Я догнал комбата:
— Что там, Коля?
— Японцы на Безымянной!
— А пограничники?
— Отбиваются… Бросили подкрепление… Но самураи жмут… Так что придется поработать…
«Поработаем», — подумал я, прислушиваясь к приглушенному травою и влажной землей дружному топоту за спиной.
Когда добрались до озера, перешли на шаг.
— Тихо… что-то, — тяжело дыша, сказал Разодеев. — Неужели…
Я понял его тревогу: неужели впереди нет наших, всех положили?
Из-за бугорка выехал всадник в зеленой фуражке, за ним еще несколько. Передний направил лошадь к нам. В петлицах два кубика — лейтенант. Улыбнулся, осадил коня:
— Привет пехоте! Медленно ходите…
— Где японцы? — спросил комбат.
— Где и положено — на той стороне.
— Отбились, значит?
— Точно. Вашему батальону, товарищ старший лейтенант, приказано занять позиции по границе. Я покажу участок.
Лейтенант спешился, отдал лошадь одному из сопровождавших его бойцов.
Колонна, продираясь сквозь кустарник, начала подниматься на сопку. Неподалеку от вершины, на свободной от кустарника пролысине, мы увидели убитых японцев. Мундиры цвета хаки с пятнами крови, белые обмотки, тяжелые, с толстыми подошвами, ботинки. Один из убитых привлек мое внимание. Ботинки его были перекинуты на шнурках через плечо, обут же он был в легкие туфли, похожие на сандалии.
— Смотри, комбат, — толкнул я Разодеева локтем, — и ботинки снял, а убежать так и не удалось.
— Штыком достали, видишь, мундир распорот, — отозвался комбат.
Бойцы в колонне притихли. От вида обезображенных трупов, над которыми уже роились мухи, пусть даже трупов врагов, им стало не по себе. Впервые видели они, да и мы с Разодеевым тоже, страшную, чудовищную сторону войны. В душу закрался страх, кому-то из нас суждено умереть, может быть мне. Я знал: то же самое гнетущее чувство испытывают и комбат, и бойцы…
Но знал я и другое: никто из нас не струсит перед лицом смертельной опасности, ибо воспитанное в нас чувство долга сильнее страха.
Два года назад в бою погиб мой друг лейтенант Краскин, и нам, его товарищам, стало больно, когда мы узнали об этом. Но мы продолжали службу и вот сейчас шли к границе, чтобы заслонить ее собою от посягательств врага, и были твердо уверены: если погибнем — на наше место встанут другие…