На тротуарах потемнело от прохожих — народ шел с работы густо, величественно, как утром, только солнце светило сейчас с другой стороны, уже над самым Варшавским вокзалом. Оно будто тоже возвращалось с работы, и Пашка как-то по-своему почувствовал это и понял, каким большим был уходящий день.
Вечером, уже после захода солнца, он по привычке вышел в их большой гулкий двор. Был тот удивительный час, так любимый Пашкой, когда впереди, до полночи, еще масса времени и каждый час таит приятные неожиданности. С неба сочились фиолетовые сумерки. В нижних этажах зажигали свет. Из какого-то окошка по всему двору разносилась песня:
Может быть, отдельным штатским лицам
Эта песня малость невдомек.
Мы ж не позабудем, где мы жить ни будем,
Фронтовых изъезженных дорог.
Любил Пашка этого певца, у него есть песня о море, и, должно быть, поэтому вдруг вспомнилась мучительно-сладкая мечта быть моряком.
Эх, путь-дорожка
Фронтовая!
Пронзительный свист полоснул по двору и сразу приглушил все звуки.
Пашка знал, кто так свищет, и побрел к черной лестнице, где в проеме открытой на задний двор двери на фоне маслянисто-черной угольной кучи стоял Косолапый. Он сунул Пашке свою длиннопалую руку, но не ответил на пожатие.
— Ну как? Когти рвал?
— Рванул, — ответил Пашка.
— А нос?
— Дяхан перемешал по носу…
Косолапый окинул двор уничтожающе-подозрительным взглядом.
— Наколка в ажуре. В воскресенье — на дело. Все, как договаривались… Ты готов?
— Готов, — ответил Пашка.
— Во, во, так. До дна загребай. До дна.
Пашка устал, но виду не показывал, только лоб, заблестевший от пота, да прилипшая к спине куртка выдавали его. Он без отдыха замешивал большой котел теста, погрузив в него выше локтя обе руки.
— А много еще муки сыпать? — спросил он.
— Ни, ни! Больше не надо. Теперь мешай, пока тесто само от рук не отскочит. Это скоро. Мука в этой партии попалась хорошая, а вот в том месяце была дрянь дрянью — никакой клейковины. Выпечка из такой муки будто из глины сляпана — ни подъема в ней, ни колера, ни припека. Эх, Пашка, а на какой муке я рабатывал до войны! Сколько было сортов!
Евсеич подошел к окошку и смотрел в него некоторое время, будто видел там то прошлое, о чем он только что вспомнил.
— Ну, готово? Дай-ка взгляну. Та-ак… Ничего, ничего… Первые дни работаешь, а уже толк есть. Хорошо. Теперь зачисти котел моим ножом, смажь маслом и покрой. Я пошел к шефу узнать ассортимент, а ты слетай в холодный и принеси что-нибудь к чаю. В горячем разведай, нет ли горячих котлет, — тоже неси. Да не забудь мой нож под стол спрятать, а то мясники свистнут, им мой нож давно спать не дает. Он у меня как бритва, а им — затупить да бросить. А повар без ножа — не повар. Понял?