В полдень приходил веселый дядя Гриша, от которого вкусно пахло кузницей, брал на руки легкую, как сушка, племянницу и нес домой обедать. А за столом бабушка неизменно говорила ей одно и то же:
— Ешь, дитятко. Ешь. Ты у нас на молоке да на меде подымешься, что на дрожжах, вот-а! У тебя не только до свадьбы — до школы все пройдет, и никаких докторов не надо. Проку-то в докторах! Петушатся один перед одним — и только. А мы тебя и без них. Вот-а…
— Точно! — поддакивал в таких случаях дядя Гриша и дотрагивался до девочки одним пальцем, будто боялся уронить ее со стула.
Дядя Гриша был так же добр, как и бабушка, и потому было удивительно, что он часто спорит с ней, обещая, как только посадит картошку, уехать в город, где жизнь веселей.
— Курс на город! — по-флотски заканчивал он разговор и рубил ребром ладони по столу.
Бабушка соглашалась с ним, но всякий раз спрашивала:
— А как же я? Пятеро упорхнули, а теперь и ты? Ну, да что уж! Молодым — свое. Только там без оглядки-то не женись, а то намучаешься, — однажды заметила бабушка и торопливо погладила Танечку по голове.
Девочка по-прежнему была тоненькой, бледной, плохо ела и плакала во сне. Иногда она играла с подружками из деревни, невесомо прыгала со скакалкой и была в своей желтой кофточке похожа на слабого недельного цыпленка.
Но вот однажды под вечер к дому подошла плохо одетая лошадь — без дуги и оглобель. Позади нее на ремнях тащилось нечто удивительное. Девочка изумленно смотрела на высветленный металл. Он был как зеркало, и в нем во всей красе отразилась бездонная глубина неба и розовый вечер. Лошадью правил, идя обочь, сутулый дядька, похожий своим широким ртом на Бармалея, только без бороды. Он подъехал к дому, кинул вожжи на калитку, очистил сапоги на крыльце и крикнул:
— Близко не подходи! Тронет — плугом ушибет.
И ушел в дом.
Танечка пошла за ним, а когда с трудом открыла дверь на кухню и вошла, то увидела, что дядька уже сидит у стола, а бабушка подает ему целый стакан кипятку. Дядька подмигнул зачем-то, разом выпил весь стакан, скривил свой рот и понюхал кусочек хлеба.
— Ну, а теперь — пахать! — рявкнул он и вытер шапкой губы. — Где Григорий?
— Ждет тебя на усадьбе, — ответила бабушка.
И все пошли за сараи, а там до самого ручья под горой лежали серые, непаханые поля.
Картошку сажали дружно. Откуда-то набежали люди, а на лошадь посадили счастливого мальчишку в синей рубахе и с прутом, чтобы правил и погонял.
Как только плуг вошел в землю — она ожила. Широкие пласты легко вползали по лемеху, перевертывались и надламывались, как сдобные пироги. Земля на гладком срезе пестрела редкой путаницей травяного корня, мерцала розовыми точками червей. Густо и прохладно пахло от ее сальной черноты. В готовую борозду бросали картошку, потом плуг накрывал ее землей, а позади себя оставлял новую борозду, в нее опять бросали картошку, и плуг опять накрывал ее.