— А-а-а-а!.. — донеслось со стороны деревни.
Леха остановился, прислушался.
— Ле-ха-а-а!.. — показалось, кричали ребята.
Он послушал, но решил, что это не его. Вернуться же в деревню он и сам хотел поскорей, пока горит на вершинах сосен закат, а стоит только зайти солнцу — погаснут макушки деревьев, и пусть где-то в полях еще будет стоять свет, — здесь, в лесу, темнота начнет стремительно сгущаться, она поползет из-под каждого куста, из черных дупел, нор, овражков и наполнит весь лес.
— А-а-а-а… — донеслось в последний раз. Кого это?
Лес поредел, потянулся обветшалый забор, и наконец мелькнуло озеро. Леха с облегчением выбежал на плотный после вчерашнего дождя песок и сразу все понял.
— Ушли… — устало покачал он головой, оглядываясь вокруг.
Озеро было спокойно. Оно лежало как чистое зеркало, и далеко-далеко, на той стороне, отражался в этом зеркале высокий противоположный берег. Справа, там, где садилось солнце, вода была розово-фиолетовой. От солнца тянулась по воде золотая дорога, а слева и справа от нее — синева, сгущавшаяся под берегом до черноты. Иногда на воде, почти у самого берега, расходились круги — то играла рыба. Леха знал: вот сядет солнце, тьма проникнет в толщу воды, и оттуда выйдет на мелководье рыба. К самому берегу прижмется малек, за ним — чуть подальше — успокоится в тине средняя рыбешка, а позднее из глубины подымутся и чутко задремлют в камышах, на самом краю обрыва, крупные судаки, щуки, сиги — да мало ли их! Только налим, выспавшийся днем, будет бродить по дну всю ночь и пожирать больную и погибшую рыбу.
Лошадиные следы вели прямо в воду. Видать, Орлик не испугался забора, уходившего в озеро до глубины, — он просто оплыл его, а за ним и все остальные лошади. Куда они ушли — Лехе было ясно. Куда же еще, как не на овсяное поле? Старый Орлик запомнил это поле еще с начала лета, когда ему удалось похватать с краю зеленого овса.
До поля было около двух километров. Леха пробежал их одним духом и еще издали сквозь поредевший опушковый сосняк с какой-то непонятной самому себе радостью увидел, как жарко полыхнул в последних лучах поспевший овес.
Август пришел и сюда. Поле стояло желтое, тяжелое. Леха обходил последние деревья и едва ли не впервые почувствовал движенье времени. Ведь совсем недавно, в начале мая, когда он приходил под этот берег охотиться на весеннюю щуку, то видел издали, как трактор подымал тут черную, сырую землю, еще холодную, которой как раз не боится овес, и вот теперь он за каких-то два с половиной месяца не только пророс, поднялся и налил зерна, но и успел пожелтеть, приготовить себя к жатве.