— Благодарствуем. Пока ничего не надобно, — ответила Анастасия.
— Если что, говорите, не стесняйтесь, — повторил вахмистр, закрывая дверь.
— Не постесняемся, — кинула ему вслед Церенова.
Она положила Тимку на кровать, стала развертывать одеяльце.
Любушка беззвучно заплакала.
— А вот слезы лить нехорошо, — с мягкой укоризной заметила Настя-сестрица. Меняя мокрую Тимкину пеленку, она говорила ровным, спокойным голосом: — Пока лихого нам не делают. Вон как относятся обходительно. И офицер этот, Ипатий Евстафьевич, вроде ничего. Из культурных, видать. Тебя Любовью Матвеевной величает, со мной на «вы». Этот забижать не должон бы. И вахмистрок ничего. Услужливый.
— Надо было из Ургуя бежать, — всхлипывала Любушка. — Зачем нас сюда привезли?
— Поглядим — зачем. Сейчас покуда гадать не стоит. Дальше видно будет. Путин давеча намекнул, будто в Читу повезут. А там переправят до твоего названного батюшки.
— Нельзя нам до Шукшеева, — глотала слезы Любушка. — В беду попадем. Душа моя предчувствует… Вызволяться отсюда нужно, пока не поздно.
— Бог даст, вызволимся. Уж я придумаю, как вызволиться. Попробую подкатиться к культурному Ипатию Евстафьевичу. А не выгорит — к вахмистру. Вахмистрок-то слюнявчик. По обличию вижу, слюнявчик. Он клюнет.
— Что ты, Настюшка? — вытерла слезы Любушка. В ее голосе была мольба. — И не выдумывай. Не нужно ни к кому подкатываться.
Анастасия перепеленала Тимку, подала Любушке, приговаривая:
— Покормиться нам пора, мамонька.
В гостиной раздались размеренные шаги. Церенова приоткрыла дверь, слегка отогнула занавеску-полоску: в зале был Редкозубов. Шаркая по полу ногами, он прохаживался взад-вперед возле круглого стола.
Настя-сестрица шепнула Любушке: «Пожаловал» «душа человек». Она поправила выбившиеся из-под платка волосы, одернула юбку, усилила голос:
— Вам нельзя так переживать, Любовь Матвеевна. А то молоко сгорит. — И опять шепотом: — Пойду словечком с ним обмолвлюсь.
— Настюшка!.. — умоляюще глянула на нее Любушка.
— Не волнуйся, милая, я знаю, как обходиться с ними.
Анастасия выплыла из боковушки.
— Извиняемся за беспокойство, — еще издали пропела она Редкозубову. — У нас к вам кой-какой вопрос по надобностям.
Войсковой старшина удивленно смотрел на Церенову.
— Вы ко мне?
— К вам, Ипатий Евстафьевич. А то к кому же!
— И какие… э-э-э, собственно, у вас надобности?
— Всяки разны. — Анастасия неумело жеманничала. — Мы ведь женщины…
Она плыла неторопливо, качающейся походкой. В раскосых щелках глаз ее играли лукавые огоньки.
— Я что-то, Настя… э-э-э, Настенька, не совсем вас… э-э-э, — смешался, больше обычного заэкал войсковой старшина.