Я стал выпивать, все больше опускаться, и подумывал, как бы разом со всем покончить. Однажды после ее неясной (в принципе ясной), для меня неоправданной ненависти, я вышел на кухню и, взяв бельевую веревку, повесился на газопроводе. Поступок недостойный. Подобные вещи продумывают до мельчайших деталей и не делают в таких местах, где могут этому помешать. Но в ту минуту я не думал, я сделал это на грани отчаяния, в каком-то порыве ненависти к себе и к жизни, и единственное, до чего я додумался, — добраться до кухни, завязать петлю, встать на табурет, вдеть голову в петлю и опрокинуть табурет. К своему удивлению, я висел в проеме двери минуты три, может, и пять, а петля почему-то не затягивалась так, чтобы удавить шею, хотя веревка была тонкая, шелковая, скользкая и намыленная. Потом причину этого я объяснил себе тем, что затяжную часть веревки пропустил спереди, а не за затылком.
Но надеюсь, это знание мне больше не пригодится!
Она вышла и увидела меня висящего в проеме двери. Подбежала и приподняла. Ее гордая обида рухнула. Она испугалась, плача и причитая, пыталась одной рукой дотянуться до табурета, чтобы подставить мне под ноги, другой — придерживала меня. Табурет не поддавался, отпустить меня тоже не могла.
Боль рассосалась, затмение прошло, я пришел в себя. И вдруг понял, как глупо, нелепо все это. Я что-то говорил, но голоса своего не слышал, пытался дотянуться до веревки, но руки не слушались. В конце концов она оставила меня, чтобы достать со стола нож. И вдруг все перед глазами расплылось, краски смешались…
Я вышел из дома. Пойти было некуда. Я пришел на вокзал, зашел в переполненный, пахнущий людьми, едой, туалетами зал. Пассажиры и не пассажиры спали на ступеньках, на полу, скамейках, в разных позах, скорчившись, сидя, пыхтя, раскрыв рот. Ели у буфета, пили кофе, чавкали. В туалете, посыпанном опилками, курили, брились, чистили гуталином обувь.
Я нашел свободное место на лестнице и сел там. Долготам сидел. Потом заснул. Проснулся. Объявляли куда-то первую электричку. Посмотрел на часы, было пять. Я вышел на перрон и сел в пустой холодный вагон. Долго ехал среди ночи. На конечной станции вышел. Рассвело. Я увидел за платформой синюю стену позднеосеннего леса. Кое-где белел снег: на стволах, на ветках, под стволами. Я вошел под свод леса. Каркали вороны, кружились над головой. Я углублялся все дальше в лес. Стало совсем светло. В лесу было сухо, тепло, под ногами шуршало. Листья почти облетели. Разве что гроздья рябины, зажатые прутьями, и какой-нибудь желтый лист, еще упорно цеплявшийся за ветку, иногда все перед глазами окрашивали в ало-желтый цвет.