Я увидел зал с низким потолком, низкими же столами и скамьями, с полом, щедро посыпанным соломой, чтобы впитывала разнообразную грязь, в том числе и кровь, – кому-то недавно разбили нос или голову, и этот кто-то подранком промчался по всему залу, оставив кровавую дорожку. Деревянные колонны украшены низками чеснока и сушеного красного перца.
Зал был полон дыма и растленных душ. Множество неопрятных типов вкушали пиво и ели что-то из глиняных мисок, постукивая деревянными ложками. Пахло тушеной капустой, жареным несвежим мясом и чесноком. Слышался гогот, наплывал аромат эльфийского листа. Атмосфера… специфическая. Я все еще не мог привыкнуть к ней, к этому миру, хотя и принял его, не мог смотреть равнодушно на грязь, чавканье, немытые рожи. Дитя чистого, умытого, белозубого века!
Служка, зыркая на мою шпагу и меч Амары, повел нас к свободному столу. Тени светильников колыхались в чаду.
– Эй, милашка!
Подвыпивший мужчина облапил выдающиеся бедра Амары. Я решил – сейчас начнется смертоубийство. Но Амара молча оглянулась и подарила охальнику улыбку – такую… обворожительную, с обещанием ночи безумной любви. Руки приставалы сами собой убрались с бедер проводницы. Та мазнула по мне взглядом – горьким, как полынь.
Из затянутого паром кухонного проема то и дело появлялись девицы с деревянными подносами, уставленными снедью, бутылками, глиняными кружками и кувшинами. Их явление приветствовали криками, уханьем, гуканьем и свистом.
За нашим столом храпел плечистый коротышка, уснувший в буквальном смысле мордой в глиняной миске. Оттопыренное ухо было огромным и красным, и в нем виднелась маленькая крупинка золотой серьги. Голову покрывали черные кудри с невычесанными соломинками. Рядом с парнем лежала потертая лютня, возвышались три бутылки темного стекла – очевидно, пустые, в луже валялись обломки глиняной кружки. Спал он в миске с мочеными яблоками, от которых шел аромат уксуса. В миске же прохлаждался сдохший таракан размером с тыквенное семечко.
Приятного, как говорится, аппетита.
Лютня заинтересовала меня, я потянулся взять ее в руки, но тут коротышка, не раскрывая глаз, совершенно внятно сказал:
– Тронешь – убью! – и снова захрапел.
Красноватая кожа и рост ясно давали понять – это не человек. Он напоминал уменьшенную модель того хогга, которого я встретил на улице Выселок. Намного моложе, и худее примерно в десять раз, ну и, по-моему, если делать выводы по той части лица, что виднеется из тарелки, – совсем не уродливый.
В мутные оконца с частыми свинцовыми переплетами сыпанул дождь.