— Если бы, да кабы, да во рту росли грибы, — сказал Вольнов.
Мансур тотчас же согласился спуститься ночью в усыпальницу Спящей.
— Ты знаешь, сейчас полнолуние, — только известил он мрачно.
— И что?
— Сумасшедшие в полнолуние особо беспокойны. Читатели твои. И чары плохо развеиваются.
— Читатели пусть выпьют снотворного, а мы от чар да от страхов по чарочке, по рюмочке хлопнем для храбрости.
— На мою храбрость рюмочки не влияют, — отвечал Мансур. — Только на сугрев.
Софья Перовская, проходя мимо, фамильярно толкнула его локтем в бок и сказала: «Да ты никак, южный человек, в покойницу влюбился? некрофилию, чай, твой шариат осуждает. К тому же пассия твоя под колпаком. Чем тебя петербургские красавицы не устраивают? Девушки с огоньком, с шармом, идейные, натуры страстные. А ты в склеп смотришь, ни съесть, ни выпить, ни поцеловать. Угости папироской». — «Я не курю папирос, развязная революционерка», — отвечал Мансур. «Лучше быть развязной революционеркой, чем мертвой ведьмой», — сказала Перовская. «Ты-то что, живая, что ли?» — спросил Мансур. «Революция бессмертна, — отвечала Перовская, — значит, и я тоже».
За стеной ученик Репина запел: «Блажен муж…» — и Софья Перовская пропала. Навстречу идущий Покровский спросил Мансура:
— С кем ты разговариваешь, Джалоиров?
— С Софьей Перовской.
— Пошли ее к Халтурину. Или к Желябову. Что она, кстати, тут делает? Она разве не в аду?
«Быть мне в аду, — думала Люся; она ткала гобелен, у нее ломило плечи, сводило пальцы, она хотела соткать его слишком быстро и подолгу сиживала за работой, — гореть мне в геенне огненной, я, конечно же, блудница, я опять влюбилась, кто бы знал, как я скучаю без Явлова, чуть глаза закрою, представляю, как он обнимает меня, сил моих нет, почему я такая, никто не может выдержать меня, все меня бросают, и снова кто-нибудь льнет, словно мухи на мед, и я опять влюбляюсь без памяти в новое божество, я не могу не любить, но не могу любить тех, кто предает меня, а они все предают, наверно, дело во мне, я слепая, не различаю людей, и еще я плохая, ко мне и тянутся плохие, вот только Явлов не такой, я люблю его руки, его плечи, его манеру смеяться, его дурацкий одеколон, а муж опять поменял любовницу, как мне тошно, да что же это за цвет, это ведь оливковый, а тут должен быть травяной, спутала, совсем ошалела. Покровский сказал — я обожествляю любовь, поэтому она стала моим бесом. Когда начинаю считать, в скольких мужчин влюблялась, в ужас прихожу. Будь мне это нужно, ужаса бы не чувствовала. На самом деле мне нужен один, но чтобы относился к любви, как я, и мы жили бы душа в душу единой плотью, как божество с божеством. Но я каждый раз обманываюсь. Они оказываются такие плохие и злые, что я не могу больше их любить, это хуже всего. Придется целый кусок распустить, оливковый тут вовсе ни к чему, оливковый ниже, в нижних листьях. Полдня работы насмарку. Вот до чего, Милочка, мечтания пустые доводят. Может, прав муж, я стала обычной похотливой кошкой? хватит, устала, буду жить, как живется. Скоро мой день рождения. Явлов обещал подарить мне шляпу с полями. Я его люблю. Он человек простоватый, но честный, чистый и наивный. Интересно, какого цвета будет шляпа? Я хочу бархатную черную или темно-вишневую. Темно-вишневая бархатная шляпа с букетиком искусственных черешен».