«Нет! — мысленно крикнула я, — мне больно, мне так больно, я не могу, не могу, не могу танцевать, я не умею, я упаду, я…»
А она кружила, кружила меня в танце — в настоящем, самом настоящем танце, какой только может быть, и лица танцующих сливались в разноцветную летящую ленту, как сливаются в ленту огни электричек, и музыка — музыка! — летела под ноги, как рельсы, как скоростное шоссе, и ноги — о боже! — бедные мои, больные мои ноги летели над полом, как крылья бабочки, — как крылья бабочки, за которой гонится газонокосилка.
Танец!.. Это был настоящий танец!..
«Эй, осторожней, — сказал кто-то тихим, противным голосом, — смотри не упади».
«Да пошел ты, — сказала я голосу, — да пошел ты, козел».
А музыка продолжалась — она все еще продолжалась — как жизнь, как ветер, как боль, — и девочка в белом держала меня за талию и, откинув лицо, прекрасное и немножко дикое, смотрела кружась, в мои глаза удивленно и ласково, и я засмеялась кружась, и сказала:
— Вы так пристально на меня смотрите… Мы с вами знакомы?
И тогда она тоже засмеялась и сказала кружась:
— Мне кажется, ты очень ласковая.
И я не стала смеяться, а тоже улыбнулась и сказала:
— Да, я очень ласковая, — и шагнула вперед — вперед, вслед за ней, вслед за танцем, легко и свободно, — и повернулась кружась, и сделала шаг назад, и засмеялась и сказала, смеясь и кружась:
— Я очень, очень ласковая. И ты тоже.
И тут музыка вдруг стихла, танец кончился, и лента лиц вдруг распалась, и мои ноги приземлились на пол, и когда они приземлились, я поняла, что их больше нет. Их больше не было, моих ног, ни больных, ни здоровых — никаких не было, а была только боль — такая, что я даже еще не могла ее почувствовать, я еще даже не знала, какая она, боль, медленно оживающая во мне вместо моих исчезнувших ног, и я подумала, что не знаю, как же мне теперь вернуться назад, если у меня больше нет ног, и еще подумала, что не знаю, каким через несколько секунд будет мое лицо и как сильно оно сможет испугать эту девочку, не знающую, что такое боль, и еще подумала, что если я сейчас упаду, то хорошо же я буду выглядеть в ее глазах, и еще подумала, а станет ли она смеяться или растеряется и бросится меня поднимать, и еще подумала… Но в эту минуту, в эту самую минуту, когда я уже совсем собралась было отчаяться, та, из-за которой у меня больше не было ног, вдруг тихо сказала:
— Иди сюда.
И я вздрогнула и посмотрела в ее глаза: ее глаза плыли надо мной, туманясь в мерцающем полумраке цветом морской волны.
— Иди сюда, — снова совсем тихо сказала она и легко потянула меня к себе, и мои отсутствующие ноги вдруг послушно шагнули, врезавшись в боль, и тогда я взяла руками ее голову и поцеловала ее в губы. И она закрыла глаза, и мы так и стояли там, рядом с танцплощадкой, стояли и целовались, и когда началась новая музыка, какая-то новая, уже не имеющая к нам совершенно никакого отношения, она вдруг открыла глаза, как будто с новым музыкальным аккордом вдруг вспомнила что-то, что-то несомненно важное, из-за чего, конечно, стоило открыть глаза, и удивленно посмотрела на меня и удивленно сказала: