– Я на колени перед ним становился, я умолял, плакал и даже угрожал, но он не отдал мне рукопись.
Барсуков судорожно отпил из стакана и не понял, что выпил, водку или воду.
– И тогда я воспользовался случаем.
Он снова глотнул.
– Последний разговор получился… вернее, не получился. Он даже не пустил меня в кабинет. Он держал дверь на цепочке, наверно, чувствовал, что я небезопасен. Я бродил по своей комнате и бился головой о стены. Если бы мне тогда предложили убить Модеста Анатольевича, я сделал бы это не задумываясь. Когда я услышал шум в коридоре, то осторожно выглянул. Ничего не разглядел. Тогда вышел в коридор, и мне сразу бросилось в глаза, что на лестницу падает свет из двери кабинета. Она была широко открыта. Я не мог удержаться, я бросился наверх. В кабинете никого! Сейф распахнут. Какие-то бумаги валялись на полу. И я сразу увидел то, что мне было нужно. Рукопись доктора Креера лежала сверху. Я узнал ее сразу, у меня ведь было уже несколько похожих.
Горловой спазм прервал речь Барсукова. Он несколько раз сглотнул слюну, борясь с неожиданной немотой.
Да, судя по всему, критический момент близок. Самые опасные слова прозвучали. Академика не было в кабинете, когда там появился Арсений Савельевич. Майор уже наверняка обратил внимание на это обстоятельство. Не мог не обратить. Сидит-то он молча и даже блокнот свой не теребит, но боюсь, что очень скоро заговорит.
– Я схватил ее, спрятал под пиджак и бегом вниз. Кажется, меня никто не заметил. Конечно, я понял, что в доме что-то происходит, но мне неинтересно было с этим разбираться. Мой Сашка ждал от меня помощи, а я держал в руках ключ к спасению. Думал я совсем недолго, вылез через окно и бегом-бегом на станцию. Там поймал частника и в лабораторию. Наутро состав доктора Креера был готов. А к вечеру… Саша умер.
Барсуков выронил один стакан, второй кое-как поставил на стол и уткнулся лицом в ладони.
Майор, сидевший во время рассказа неподвижно, изменил позу, и кресло отозвалось писклявым скрипом. Майор глядел на несчастного отца, и в его взгляде читалось не одно только сочувствие.
– Я понимаю, что вам тяжело, но тем не менее вынужден задать вам несколько вопросов.
Плечи Барсукова тряслись. Вид отцовского горя был столь вопиющим, что слова майора показались на этом фоне бестактностью. Надо было учитывать, правда, что человек при исполнении. Валерий Борисович, не знавший, кто такой этот человек с бородавкой на щеке, начал надувать щеки, собираясь, видимо, призвать Аникеева к более подобающему поведению. Вероника дернула его за рукав и шепотом на ухо объяснила, на кого он вознамерился напуститься. Валерий Борисович изменился в лице и, повалившись в кресло, опасливо затаился.