– Лев Толстой, – шепнула Вероника.
Внутри живой изгороди, охватывая памятник, стояли длинные садовые скамьи. Каждая из них была оккупирована шумной и, естественно, пьяной компанией. На расстеленных газетах лежали огурцы, порванные в куски батоны, нарезанная колбаса и стояли бутылки. Звучали стихи и матерщина.
– Здесь! – радостно вскрикнула Вероника.
– Лев Толстой – последнее прибежище негодяя, – усмехнулся Леонид.
Валерий Борисович не принадлежал ни к одной компании, он сидел на самом краю самой крайней скамьи и дремал, свесив руки между колен, а голову прислонив к левому плечу. Могло сложиться такое впечатление, что ему за что-то очень стыдно перед людьми, перед жизнью и перед литературой.
Вероника изо всех сил тряхнула его за плечо. Потом еще раз. Он стал просыпаться. Делал он это замедленно и, можно даже сказать, величественно. Наверно, во сне, который снился ему в данный момент, он виделся себе каким-нибудь Шатобрианом.
Леонид обежал взглядом все скамейки и досадливо щелкнул пальцами. Кажется, он всерьез рассчитывал найти здесь загулявшего американца.
Фила Мак Меса, арканзасского издателя, здесь не было. И почему бы ему не пообщаться в неформальной обстановке с современными русскими писателями!
– А-а, – совсем не радостно закричал спросонья Валерий Борисович, – нашла-а!
– Что ты тут делаешь?!
– Я лечусь, – тяжко вздохнул похмельный и непризнанный поэт, – я от жизни смертельно устал.
Вероника резко занесла ладонь. Валерий Борисович чуть откачнулся и прищурил глаз.
– Ты способна ударить брата собственной матери?
На них стали оборачиваться. Вероника наклонилась к самому уху дяди и тихо, но густо выдохнула:
– Где?
– Ой-ой-ой-ой. – Валерий Борисович поднял одну руку, а другою полез во внутренний карман своего жеваного пиджака. Вытащил оттуда растрепанный конверт и кокетливо, двумя пальцами, протянул племяннице. Она, почти не глядя, схватила конверт и сунула в карман джинсов. Но, судя по всему, не конверт был предметом ее особого интереса. Леонид поймал ее взгляд и понял, что ей бы хотелось поговорить с дядей наедине. Он сделал несколько шагов в сторону.
У той скамейки, возле которой он остановился, как раз «банковали». Разливал высоченный пузатый дядька, похожий одновременно на Портоса и Дон-Кихота. Рядом с ним приплясывал на кривоватых ногах невысокий писатель с круглым и добрым лицом, протягивая пластиковый стаканчик, он торопливо шептал: «По чуть-чуть, по чуть-чуть!»
Одетый в кожу мужчина в очках, с аккуратными усиками, обратился к Леониду:
– Вы за Борисычем? Очень хорошо! Он уже никакой. И деньгами швыряется.