Рядом на скамейке пытался занять вертикальное положение еще один творец. Худой, с какой-то утонченно-неандертальской внешностью. Его качало и валило. Он размахивал собой, как флагом. И усиленно двигал мокрым ртом, но не мог ничего произнести. Очкастый тяжело вздохнул, поглядев на него. Чувствовалось, что доставкой этого писателя домой придется заниматься ему.
Вероника между тем продолжала теребить родственника, одновременно выясняя с ним отношения. Леонид честно старался не слушать, о чем они говорят, но несколько слов, произнесенных особенно громко, не могли не долететь до его слуха.
Прежде всего – «ключ». Вероника яростно, неутомимо и въедливо добивалась у дядюшки, куда он его подевал. Он же отговаривался тем, что «взял только половину, как и договаривались». Не половину же ключа. Может быть, «ключ» был не совсем ключ или вовсе не ключ. Какое-то кодовое слово. Чтобы не выдать себя перед посторонними.
Наконец Валерий Борисович что-то понял. Он откинул свою талантливую голову как можно дальше назад, пытаясь и из сидячего положения посмотреть на племянницу сверху вниз.
– Так ты говоришь про ключ?
Вероника аж замурлыкала от ярости.
– А ключа никакого у меня теперь нет. Обыщи. Был одно время, а теперь нет.
– А где он?
– Жизнь не учила меня отвечать на такие вопросы.
Сразу вслед за произнесением этой фразы у Валерия Борисовича возникло нестерпимое желание высморкаться, и он начал принимать положение, удобное для этой операции. Вероника в ярости отвернулась к нему спиной. Она стояла, широко расставив худые джинсовые ноги, явно борясь с приступом гнева.
Но Валерий Борисович не стал сморкаться, обхватив голову руками, он начал читать стихи:
Однажды ночью вороною,
молчанье белое храня,
прекрасный ангел спал со мною
и сделал девушкой меня.
Обманутая племянница резко обернулась к нему, хрустнув каблуками в песке. И увидела перед собою плачущее, беспредельно несчастное лицо.
– Это про меня, про меня! На ее месте должен быть я. Где мой ангел, где мой конь?!
Вероника подтянула живот, развела руки в стороны, явно готовясь повторить прием, примененный против барсуковского бухгалтера.
Слезы Валерия Борисовича мгновенно высохли.
– Ключ я оставил там, где всегда.
– Почему его там нет?
– Ну, это уж ты не у меня спрашивай, это ты у нее, дорогая, спрашивай.
– Она говорит, что не брала.
– Ну, мало ли что она говорит.
– Ты сейчас поедешь со мной.
Валерий Борисович окинул трагическим взором картину вольного пиршества. Ему не хотелось удаляться с этого праздника жизни. Рот у него исказился, как у греческой театральной маски, и руки разметались в просительном жесте.