Я тесно прижался к матери. Та бесцельно бродила от одной витрины к другой, раскрасневшись от мороза, со сверкающими глазами, и, казалось, не замечала тех неодобрительных взглядов, которые исподлобья бросали на нее некоторые прохожие. Меня всегда смущало то, что Глэсс в городе знала каждая собака и что маленькие человечки не любили ее, но еще больше я приходил в замешательство от того, что ей это, по всей видимости, было фиолетово. Мы подошли к церкви в северной части рынка, взбиравшегося вверх по склону Замковой горы. Тут нам случайно перешла дорогу одна из клиенток Глэсс, узнавшая ее. Женщина поспешно втянула голову в плечи, исчезнув за приподнятым воротником пальто, как черепаха в панцире. Наверное, в тот момент ей хотелось провалиться под землю так же сильно, как и мне. Занервничав, я опустил левую руку в карман пальто, нащупал гладкое холодное стекло снежного шарика, который вот уже несколько дней повсюду таскал с собой, и отвел глаза.
Именно так я его и увидел.
В нескольких метрах от меня и Глэсс, на верхней ступеньке лестницы, ведущей к порталу церкви, стоял мальчик. Когда он поймал мой взгляд, на его ярко-алых губах промелькнула легкая улыбка. Он был чуть выше меня и, возможно, немного старше. На меня смотрели глаза, темные, как у Дианы. На бледный лоб спадала прядь черных волос.
Глэсс обернулась и проследила за моим взглядом. Неожиданно она подняла руку и, к моему неописуемому разочарованию, помахала ему. Не заметить ее он не мог – в конце концов, она стояла прямо возле меня. Но он не отреагировал, оставшись неподвижно стоять у церковных врат, как восковая статуя. Улыбка исчезла с его лица, но глаза сверкали и прожигали дыры в моем пальто.
– Глэсс, прекрати!
Я вздрогнул, не узнав свой собственный голос. Глэсс засмеялась и помахала ему снова. Я ударил по ее вытянутой руке, но промахнулся и растянулся на оледенелых булыжниках мостовой. Во рту разлился соленый вкус крови – я прокусил губу, – и, чертыхаясь достаточно громко, чтобы Глэсс это услышала, я поднялся, покраснев до ушей, но мальчик исчез.
– Зачем? – набросился я на нее. Я был так зол и растерян, мне было настолько стыдно за нее и за свое падение, что хотелось ее убить. – Зачем ты ему махала?
Вместо ответа Глэсс показала на мужчину и женщину, которые вяло, как гонимые ветром листья, плелись друг за другом куда-то в метель. Тело мужчины было скрючено, он хромал на левую ногу, а лицо женщины, наполовину закрытое съехавшей набок меховой шапкой, казалось, сшил из первых попавшихся деталей вдребезги пьяный портной – настолько оно было кривым. Рта же почти совсем не было видно, и дыхание вырывалось из щели между еле заметными губами с тихим свистом.