Анни сломала себе тогда обе ключицы. Больше я никогда ее не видел. Те же достопочтенные отцы города, чьи сердца за восемь лет до этого были тронуты отсутствием у Стеллы и у нас каких-либо других родственников, руководствуясь теми же причинами, вмешались и отправили одинокую Анни Глессер в санаторий. По крайней мере, официально это называлось так. Дети в школе, которые, как обычно, знали все лучше всех, сообщали иное.
– Они отправили ее в дурдом, эту Анни. Там они с ней будут делать всякие вещи!
– Какие вещи?
– Будут бить ее током в разные места.
– И колоть уколы.
– И класть ее в лед, пока она не замерзнет так, что не сможет двигаться.
– И поселят ее в комнату с резиновыми стенами.
– Зачем?
– Чтобы не разбила себе голову от злости. Она же буйная.
– И смирительную рубашку наденут.
Это поразило меня сильнее всего. Мне было бесконечно жаль, что Анни себе что-то сломала. Ей, должно быть, было больно и страшно, когда она сидела в яме, залитая клейким ликером. Но когда я представлял себе Анни, завернутую в смирительную рубашку, мое сердце разрывалось. Я был твердо уверен: что бы с ней там ни делали, ей не будет от этого хорошо, и что-то подсказывало мне, что она больше никогда не увидит ни ликера, ни телевизора и порноты. Судьба Анни Глессер так глубоко тронула меня, что еще долгое время, спроси кто-нибудь, кем я хочу стать, я ответил бы: «Психиатром». Вот только не было никого, кто бы об этом поинтересовался.
Несколько недель я бродил вокруг светлого домика Анни, втайне надеясь, что распахнется окно или приветливо приоткроется дверь. Мы с Дианой пережили Битву у Большого Глаза, о которой я с удовольствием бы ей рассказал. Но лето подходило к концу, заброшенный сад порос сорняками, задушившими все великолепие с любовью выращенных цветов, и, когда осенний ветер тщетно застучал ставнями в окна, я наконец понял, что надежды нет. Но я так никогда не забыл ни Анни, ни то, что надо делать, чтобы петушок запел. Когда спустя несколько лет я впервые удовлетворил себя сам, именно так, как она меня научила, я на следующий день купил себе мороженое в вафельном рожке и, усевшись на край фонтана, в память о ней раскрошил рожок курлычущим голубям.
Смертельно острые, враждебные стебли терновника исчезли, и замершие на стенах мухи снова зажужжали, повар влепил поваренку пощечину, и все потекло своим чередом. Вскоре сыграли свадьбу. Я был доволен – более того, я был счастлив.
– Но зачем принц поцеловал Спящую красавицу? – спросила сестра.
– Потому что он был в нее влюблен.
– Но как же он мог быть в нее влюблен, если он с ней даже ни разу не встречался?