— Я не большой мастер удивлять, Вишенка, — улыбается он и увлекает меня в сторону выхода. — Но сегодня я постараюсь.
Хотелось бы мне знать, что у него на уме, но я даже не буду пытаться заглянуть в хитросплетения его разума. Такой лабиринт не осилила бы даже умница Нана, а мне и подавно не одолеть. Поэтому буду просто плыть по течению, надеясь, что, когда моего психа укроет очередное цунами, мне удастся спастись.
Мы выходим на улицу и попадаем под проливной дождь. Ма’ну запросто выходит прямо под ливень, хохочет, подставляя лицо дождю. Мгновенно становится мокрым и встряхивается, как пес. Мокрая ткань рубашки липнет к телу, обрисовывая контуры сухих мышц, грудной клетки, пресса. Я невольно прижимаю ладонь к губам, пряча вздох восхищения. Но видимо все же чем-то выдаю себя, потому что этот придурок поднимает бровь и медленно, красуясь, бежит пальцами по ряду пуговиц, выуживая их из петель. Полы рубашки расходятся, обнажая грудь и живот. Еще минуту — и он устроит стриптиз на радость девчонкам, которые стоят на противоположной стороне улицы и пожирают его глазами. Уверена, не будь меня рядом, уже бы наперегонки бежали выпрашивать номер телефона.
И меня хлещет приступ жгучей, невыносимо жалящей ревности. Ощущения такие болезненные, что хочется взять что потяжелее и запустить им в сучек, как в стаю птиц. Со ступеней я не сбегаю — слетаю торпедой, хватаю полы рубашки и запахиваю ее чуть ли не под горло. Ма’ну смеется, а я что есть силы щипаю его за бок. Лунник сгибается в шутливой боли и получает крепкий подзатыльник.
— Ты чего, больная?! — возмущается сквозь смех, слизывая с губ дождь.
— Пока я ношу это, — тычу ему под нос окольцованный палец, — не смей устраивать такие шоу, позер. Это понятно?
Он сгребает меня в охапку. Мы оба мокрые, разгоряченные и сумасшедшие коктейли эмоций, и мне хочется попробовать его и хочется, чтобы Ма’ну попробовал меня. И от мыслей о его губах на моей коже низ живота скручивает приступ сладкой боли.
— Ревнуешь, Вишенка? — спрашивает он, улыбаясь мне в губы, не делая никаких попыток к поцелую.
— Забочусь о сохранности твоей выдумки, — огрызаюсь я. Неужели так сложно просто меня поцеловать?! — Понятия не имею, почему у меня одной должна болеть об этом голова.
— Потому что ты ревнуешь, — не унимается он, забрасывая мои руки себе на шею, продолжая удерживать запястья железной хваткой. Это невозможно приятно — быть его пленницей, быть в его мягком безумном подчинении. Я и правда бабочка и сижу на краешке капкана, не думая о последствиях. — Ты ревнуешь, — повторяет он, растягивая слова, словно карамель.