— Я была в прошлом сентябре во Флоренции? — поразилась , Фьора. — Но кто мог тебе такое сказать?
— Один человек, которого я встретил в двух шагах от твоего дома, который называют домом с барвинками.
— Ты приезжал ко мне… в сентябре? Невозможно.
— Правда? Тогда слушай. Когда я сбежал из замка Пьер-Сиз, куда меня упрятал твой король…
— Благодаря покровительству дочери тюремщика, — уточнила Фьора.
— Кажется, тебе много известно?
— Больше, чем ты думаешь. Я хочу знать, что ты делал, когда покинул монастырь? Мне говорили, что тебя лечили, потому что ты потерял память?
— Ты и вправду там была?
— Со мною был Дуглас Мортимер. Ты должен его помнить.
Отец-настоятель рассказал нам то немногое, что знал, но ведь ты им солгал. Ты никогда не терял памяти?
— Нет, но все эти монахи не заслуживают доверия, а для беглеца из королевской тюрьмы другого поведения нельзя было придумать. Что тебе еще известно?
— Что ты воспользовался удобным случаем и вместе с паломниками ушел из монастыря.
Она замолчала. Взгляд Филиппа скользнул над ее головой и остановился на чем-то, чего она не видела. Она повернулась и увидела группу людей, которые со шляпами в руке направлялись к могиле.
— Пошли! — шепнул Филипп. — Уйдем отсюда, вся остальная церковь пуста!
Ответив кивком головы на вежливое приветствие вновь пришедших, он прошел на галерею, окружающую хоры, и там подождал молодую женщину. Затем они медленно пошли бок о бок, и Филипп рассказал ей, как он присоединился к паломникам, которые направлялись в далекую Галисию.
— Я дошел с ними до Тулузы. Это была единственная возможность выжить, потому что у меня не было ни сантима, и мы жили подаянием. Я уже подумывал, чтобы дойти с ними до конца, но меня остановило что-то, что было сильнее меня, и я остался на этой земле, где жила ты. Я столько выстрадал, что позабыл свою ненависть к Людовику. Я хотел только одного: видеть тебя.
— Филипп! — Ей столько всего хотелось сказать ему.
— Молчи! Дай мне закончить! В Тулузе я притворился, что у меня заболела нога, и отстал от своих попутчиков. Меня оставили в больнице Святого Иакова, где я зарабатывал на еду мелкой работой. Там я ждал, пока мимо не пойдет очередная группа паломников куда-нибудь к северу. Когда я наконец их дождался, то вместе с ними добрался до… логова этого паука! — зашипел он с такой ненавистью, которая напугала Фьору.
— Разве твое платье не призывает тебя к прощению И милосердию? — мягко упрекнула она.
— Конечно!.. Но я не совсем уверен, что меня коснулась благодать божия, — горько улыбнулся Филипп. — Но я все же подошел к странникам. Я хотел поговорить с тем шотландцем, про которого ты только что говорила, потому что я помню его как храброго и достойного человека, но мне ответили, что его нет. Вот тогда-то ко мне и подошел один человек и спросил, что мне надо. Я ему объяснил, и он согласился проводить меня до дома, а по дороге рассказал, что тебя там больше нет, что ты уехала во Флоренцию несколько месяцев назад вместе с сыном И всеми домочадцами и, по-видимому, не собираешься возвращаться. А так как я удивился, что ты могла поехать в тот город, где с тобою так жестоко обращались в свое время, он рассмеялся: «Нет ничего, чего бы такая красивая женщина, как донна Фьора, не смогла бы добиться от всемогущего Лоренцо Медичи! , 0н уже давно ее любовник…»