Саша так и не вернулся из Еревана. Операцию сыну удалось сделать гораздо дешевле в соседней Грузии, и жена настояла, чтобы Саша поехал с ними. Маленький Ашотик не отпускал папу ни на секунду, сжимал его руку, еще не очнувшись от наркоза, и в этой ситуации покинуть ребенка было просто преступлением. После операции Ашотик выздоравливал медленно, капризничал, признавал только папу, и Саша вынужден был задержаться в Армении. Всесильный американский дядюшка ссудил его деньгами на открытие автомагазина, чтобы семья не умерла с голоду. Дело шло не так чтобы очень, хуже, чем в Москве, но повода возвращаться уже не было. Саша рвался, пытался скопить денег на короткую поездку — и наконец смирился с судьбой. О том, что происходило в это время с Кариной, знали только сестра Майя и отчасти Мурат Гусейнович.
Теперь она равнодушно смотрела на сырое поле, покрытое первыми робкими ростками, на раздуваемые ветром парапланы, на счастливое лицо Лены, которая только что в обнимку с Олегом парила в яркой синеве. А Олег смотрел на нее и ждал, и ей пришлось ответить на этот настойчивый взгляд. Она прищурилась от солнца и улыбнулась — сначала просто вежливо, потом радостнее и смелее. И вдруг прекрасная Каринина улыбка, которую все не видели столько времени, вырвалась на свободу, как весенняя птица, ликуя и радуясь своему новому рождению.
Олег вспыхнул как мальчишка, протянул ей руку, и она пошла за ним к расстеленному брезенту, где были сложены шлемы и прочая амуниция. Воздух непонятным образом сгустился вокруг, и они внезапно оказались одни на этом поле, полном народу, и даже все Олеговы гости, не сговариваясь, отвернулись, как будто эти двое уходили в свою собственную страну, куда посторонним путь заказан.
Только Лена не отводила глаз и смотрела, как Олег осторожно надевает Карине на голову шлем и подтягивает ремешки парашютного «рюкзака»; как он, затаив дыхание, ведет ее к старту, словно принц, пригласивший Золушку на первый танец; как они бегут, держась за руки, по полю, дружно подпрыгивают и взмывают вверх, две стройные фигурки, словно вырезанные из бумаги, — мальчик и девочка, трубадур и принцесса, — и как надувается над ними ребристый голубой купол.
«Пускай, — думала Лена, глядя им вслед, хотя глаза слезились от нестерпимого весеннего солнца. — Карине это нужно, она столько всего пережила. А я еще найду себе свое, настоящее, чего уже никто у меня не отнимет».
Две фигурки под парашютом слились в одну и почти исчезли из виду, но продолжали тянуться ввысь, над полем, над просыпающейся землей и рассыпанными по ней лесами и поселками, и, кажется, были уже совсем немного, чуть-чуть, но все-таки выше неба.