Крупным планом на экране появились счастливые лица мальчика лет пяти и девочки лет восьми-десяти – видимо, детей Катерины. Вот они втроем катаются на ватрушках в аквапарке, вот едят сладкую вату в кино. Голос Катерины за экраном продолжал:
– Могут ли несовершеннолетние дети отвечать за ошибки руководства огромного завода?
Я заметил, что Селиверстов внимательно наблюдает. Видимо вспомнив о нашем недавнем разговоре, Виктория тоже оторвалась от своего телефона и поглядывала то на экран, то на Селиверстова.
На следующей фотографии Селиверстов что-то обсуждал с полной женщиной в полицейской форме. Следом показали фотографию, где эта же женщина вместе с другими представителями комиссии по делам несовершеннолетних осматривает квартиру Катерины. И там и там женщина была обведена красным кругом, чтобы зритель обратил внимание: это один и тот же человек. Фотографии сопровождались подробными комментариями о влиянии Селиверстова на судьбу детей Катерины.
– Ну, это уже… – Селиверстов выглядел возмущенным и смущенным одновременно. – Я в курсе про органы опеки, они действительно приходили на завод, делали запросы в отделе кадров. Но заявление подали не мы, а соседи Катерины, потому что в течение трех дней подряд ее не было дома и дети остались без еды, без присмотра. Это все из-за войны за помещение. Мы действительно пытаемся выселить профсоюз «Единым фронтом» из нашего здания, но профсоюзники устроили вахту, ночуют в редакции. Черт знает что такое! Кстати, Екатерина Смирнова в газете работает, так сказать, по зову сердца, а вообще-то в пятом цехе, на приборах числится. Но постоянно на больничных: то с одним ребенком, то со вторым, то сама.
На заднем сиденье машины разместились Селиверстов, Виктория и я. Вика сидела посередине. Она посмотрела сначала на меня, потом повернула голову к Селиверстову и снова обернулась ко мне:
– Как причудливо выворачиваются одни и те же факты, да? – почти шепотом проговорила она. – Это и называется картина мира. Уверена, что Катерина искренне верит в то, что все ее беды – это происки администрации завода. Это ее картина мира. Эмоционально она совершенно честна. Поэтому и ты ей поверил.
– Ну ты-то не поверила, – так же шепотом ответил я, после чего на лице тетки появилось это сволочное выражение «ну да, это же я».
Посмотрев на меня сверху вниз вопреки всем законам геометрии, так как мы сидели с нею рядом и наши головы находились примерно на одном уровне, ее даже немного ниже, Вика снова склонилась к моему уху:
– Потому что язык – это не только эмоции, но и логика. А вот логика-то у профсоюзников болезненная и извращенная. У них дважды два вечно пять…