Заметно вспотев, то и дело, отмахиваясь от назойливой мошки, я, думая, какие на ощупь груди у Лу, и На, — атласные или бархатные, хотел было завершить работу, как в барак влетел Завгородний.
— Приплыли, — подумал я. — Баталии не избежать.
Замелькали, зашуршали страницами неполных сорок томов моей жизни…
— Оглохли? Зову, зову… Кьёкенмёддинги*, мать вашу на кочан… — так и застыл на полуслове с разинутым ртом Лукич, смотря на картину, боковым зрением видя, как женки судорожными движениями упаковывают свои прелести вовнутрь одежд.
Не зря я остерегался.
Упек меня бригадир на неделю в яму на хлеб да на воду.
Лу и На, обвинив мимоходом меня во всех тяжких отработали свою провинность по штатной программе.
Отработал и я, получив полный расчет в конторе управления за нарушение трудовой дисциплины.
Кустики, топи, овраги, кочки; и опять кустики; сквозь всю эту паутину ветвей, полутеней и закатов вьется извилистая тропинка.
Шел я размышлял: «Как в душе горестно, безропотно. Мирюсь с невзгодой в тихий, осенний, погожий вечер. Леса из сиреневой дымки видятся поднебесными и благодатный покой, разливается по уставшему телу. Деревеньки смотрят, моргая огнями — полными рос глазами, негромко ведут беседу задушевными песнями, звуками кукушек, страх отступает вдруг, улыбаясь безобидно шепча эхом: „Меня нет, и не было, … нет и не…“».
— Было, было и прошло, как с белых яблонь дым — усмехнулся и осел я в маленьком поселке городского типа у окраины леса.
Почему леса? Не люблю я степей. Степь располагает к разгульности.
Лес к постоянству. Вокруг белые избы с масляной краскою выбеленными окошками, ставнями, изукрашенными резьбой.
Рядом озерцо поплескивает синим студенцом, сладостные ароматы… белочки из орешника, аисты… Лепота!
Познакомился с соседкой, которая, смекнув, что коротать одной бабий век не гоже прикорнула легонько ко мне под бочек.
Я не оттолкнул — приглянулась. Хозяйка… хороша собой, скромна, тиха… пока, во всяком случае…
Рисовал картины, чинил технику в местном автохозяйстве благо руки росли не из жопы, как у некоторых интеллигентов, любила приговаривать Варвара, — жена, ни жена, подруга жизни одним словом.
Однажды гуляя вдоль леса, услышал я жалобный писк. Раздвинул кусты и увидел волчонка возрастом от роду пару — тройку недель.
Загреб его за пазуху. Принес домой, налил молока.
Умилялся, смотря, как тот жадно лакает из блюдца, как торчком торчат его уши, как забавно подрагивает еще тонкий хвостик.
— Бар… ай… — раздался то ли хрип, то ли вскрик насытившегося животного.
— Как, как ты сказал? Барклай? Будешь Барклаем?