— Хорошо, я выясню, в чем дело, — ответил Ребров.
— Много обяжете, — поклонился Андогский. — Сами видите, как необходим нам комиссар. Сказать прямо, Борис Петрович, если бы больше таких людей, как вы и ваши руководители, я сам вступил бы в партию. Ведь нам во всем идут навстречу. Этого мы не знали даже в старое время. На днях я говорил в Москве с народным комиссаром по военным делам. Он очаровывает. Обещал всемерную поддержку академии. Расспрашивал меня: каков профессорский состав, довольны ли, есть ли достаточное количество учебных пособий, не нуждаемся ли в чем. Потом вдруг спрашивает: «В списке значится профессор Расторопный. Кто это? Раньше его как будто не было слышно?» Какая память! Какая проницательность! Ведь Расторопный действительно профессор по недоразумению…
— Как по недоразумению? — спросил Ребров.
— Анекдот, — усмехнулся Андогский. — Был он гвардейский полковник: без имени, без связей, без состояния. Понадобилось кого-то послать в Абиссинию. Государю императору доложили и список кандидатов составили. А государь император, не читая фамилий, на списке начертал: «Послать Расторопного Гвардейского Полковника» — и все слова с больших букв написал, а гвардейский полковник Расторопный один на всю столицу. Его и послали. Возвратился он генералом. Понравилась внешность. Прикомандировали по указу государя к академии. Я вас задерживаю, — вдруг спохватился Андогский и встал, протягивая руку.
— Вы будете пользоваться выездными или верховой? — спросил он Реброва уже в дверях.
— Верховой, — ответил Ребров, закрывая дверь.
Час спустя Ребров обошел помещения академии. В самом деле, Андогский сумел вывезти из Петрограда решительно все: почти в каждой комнате, в коридорах, в службах лежали заколоченные ящики с имуществом.
Ребров осмотрел классы, помещение канцелярии, огромную столовую, разместившуюся в зале епархиального училища. Спустился в полуподвальное помещение, где находились кооператив академии и жилые помещения служителей. Зашел в конюшню к стоявшим там кровным рысакам. Выбрал себе английскую кобылу Куклу и велел держать ее для него.
Возвращался обратно через вестибюль и уже хотел подняться по лестнице, как оттуда, сверху, донесся приятный баритон:
— Не беспокойтесь, мать игуменья! На днях я еду в Москву. Лично буду ходатайствовать перед народным комиссаром об оставлении монастыря в покое. Зайду к патриарху Тихону, доложу ему. Не допустим поругания.
Ребров не спеша стал подниматься по лестнице. Наверху перед черной игуменьей стоял Александр Иванович и почтительно целовал ей руку. Игуменья широким рукавом благословляла его.