— Товарищ, мне сегодня нехорошо. Мне чудятся шаги, будто кто-то идет за мной. Не знаю, кажется, что-то случится со мной нехорошее. Я верю, что ты выйдешь на волю. Если меня уведут, передай, когда сможешь, вот эту записку по адресу, — он протянул Реброву комочек бумаги.
— Хорошо, передам.
Камера спала. Во сне люди бормотали непонятное. Наверно, каждый из них видел себя свободным. Резкий стук засовов в необычное время прервал их сны.
— Комаров! С вещами выходи, — прокричал бас старшего.
— Прощайте, товарищи!
В дверях камеры мелькнула и исчезла фигура Комарова в польском картузе и лохмотьях. Камера молчала несколько минут.
— В расход, — тихо сказал кто-то. — Чуял. Беспокоился. Комиссар, надо быть.
Все легли, но, очевидно, не спали. Храпа и сонных выкриков не было слышно до самого утра. Ребров вынул записку и прочел. В ней было несколько слов какой-то женщине:
Прощай, дорогая Оля.
Может, сегодня я живу последний раз.
Ты получишь это письмо, если так.
Целую последний раз.
Страшное не дает мне писать. Да и все равно всего не напишешь. Скажи товарищам — погиб не зря.
Прощайте.
Николай Комаров.
На другой день дежурный надзиратель щеголял в картузе Комарова.
— С обновой, папаша, — окликнул его староста уголовных.
— Ну, этих обнов ныне хватят, — хвастливо откликнулся тот.
На другую ночь увели двух левых эсеров и одного красногвардейца.
Дней через двадцать после ареста загрохотали, как тогда, в последнюю ночь Екатеринбурга, орудия. Запели и задрожали старые стекла тюрьмы. Забегала охрана. Строго-настрого запретили арестованным подходить к решеткам окон, и один, забывший это приказание, получил пулю в лоб. А канонада приближалась. Арестанты считали разрывы и гадали: ближе или дальше.
— Эй, этот далеко у Шарташа, наверно.
— А вот этот совсем близехонько. Что ты врешь — «у Шарташа»! По вокзалу бьют!
— Еще, еще раз. Вот жарят. У вокзала, у вокзала. Наверняка.
Ребров тайком гадал, где ложатся снаряды. А вдруг наши берут город! Но тотчас же он вспомнил недавние сводки из-под Челябинска и насильно отогнал нелепые надежды на освобождение.
— Этот дальше.
— А, кажись, реже стали стрелять, ребята? — вскоре проговорил кто-то.
Все прислушались.
Канонада в самом деле стала затихать, удаляться. Вечером из города донеслись веселые марши оркестра: белые праздновали победу. Прорвавшийся отряд Красной Армии отбит, и Екатеринбург вновь вне опасности.
Ребров каждую ночь ждал своей очереди, но его не выкликали.
Валя у себя в комнате так же нетерпеливо прислушивалась целый день к канонаде. Она с еще большим нетерпением, чем Ребров, ждала занятия города, но вскоре убедилась, что эти надежды напрасны.