— Вы как?
— О-о-ой…
— Держитесь, пожалуйста!
Она и держалась — за край стола, за спинку стула на медпосту. Одной рукой при этом она загребла какие-то документы, но вообще этого не замечала. Лицо беременной было совершенно отупевшее, смотрящее почерневшими зрачками куда-то внутрь — остался только рельеф лица, а смысла в нем не осталось.
Она какое-то время просто тяжко дышала и похрипывала, словно пыталась стошнить, но не могла, хотя слюна шла, и она ее хотела утереть, но никак не попадала по губам. Я, вероятно, должна была помочь ей утереть эту слюну, но не сделала бы этого ни за что. И поэтому она стояла с этой болтающейся слюной, как большая бешеная зверюга, и подвывала, и норовила соскользнуть на пол. Удерживать ее было все труднее, а сама стоять она уже совершенно не хотела.
Потом ее снова начало трясти, и она замычала сквозь сжатые зубы, замотала головой. А когда отпустило, выругалась так, как никогда не ругаются женщины, и потом заплакала.
Боже ты мой, как это было страшно!
— Ничего! Ничего-ничего! — трещала я ей в ухо, но мне было страшно. Так страшно!
Где эта Анжелика Эмильевна, мать ее?
— Иду-иду!
Восхитительно свежая и веселая Анжелика Эмильевна цокала к нам, размахивая пакетиком.
— Вот! Собрала ваши вещи, Кузьмина! Так… Бумаги у меня… Ой, что ж вы обменки мне мнете, Кузьмина?
Анжелика Эмильевна выдернула бумажки из-под потных ладоней беременной.
— Ну, вот! Смотрите, что вы наделали…
— Ей плохо! — робко заметила я. На всякий случай, вдруг не понятно.
— Ну, бывает, ничего. А вы мне не поможете ее до лифта довести?
— Я?
— Да, а то Анна Степановна пока еще дойдет к нам… Кузьмина, вы можете идти?
Беременная мотнула головой. Анжелика Эмильевна достала из шкафчика бинт, ловко утерла слюну с губы беременной, подставила свое маленькое плечико под мокрую от пота беременную подмышку и тихонько, но упрямо двинулась куда-то дальше по коридору. Там я еще не бывала.
Я поддерживала беременную с другой стороны. Из палат время от времени выглядывали другие беременные. Кто-то проходил мимо. Смотрели с любопытством, сочувствием и горьким техническим интересом. Каждой, вероятно, придется вот так скорбно шагать…
Несколько раз останавливались, когда у беременной начинались схватки. Тогда Анжелика Эмильевна прислоняла ее к стене, энергично терла ей спину, при этом устало-снисходительно улыбалась и кивала — бывает, пройдет.
Доковыляли до лифта в конце коридора.
— Ну, все! — сказала Анжелика Эмильевна. — Вам туда пока нельзя.
ПОКА…
Я шла назад, к посту, и оглядывалась. Страшная картина: скорченная беременная и утирающая ей рот терпеливая Анжелика Эмильевна. Господи, Боже мой! Как же? За что вот так? Вот только не надо про яблоко, Евой сорванное! Все сорванные яблоки уже давно замолили, отплакали, отмыли своими и кровью, и потом, и слезами, и слюной мы — бедные женщины стольких поколений! За что так всех? И плохих, и хороших? За что? И доколе?