— Я прошу прощения, — сказала я, засовывая фото в карман.
Стыд зажег мне щеки, и я боролась со слезами, которые, я чувствовала, вот-вот выступят на моих глазах.
— Я не знаю, что заставило меня придать этому значение, — произнесла я.
Отец коснулся моей руки.
— Ридли, ты пережила стресс. На прошлой неделе произошло слишком много событий. Кто-то решил неудачно пошутить. Тебе надо вызвать полицию.
Я подняла брови:
— И что я им скажу? Что какой-то псих довел меня до нервного срыва, прислав мне эту фотографию?
Отец пожал плечами и посмотрел на меня с сочувствием, которого я не заслуживала. Мама вернулась к столу с чашками горячего чая. Она села, и в ее мимолетном взгляде я заметила что-то новое, но я не была до конца в этом уверена. Может, она была возмущена тем, что я проявила слабость, так охотно поверив в существование какой-то тайны и не подумав о том, что этим я могла больно ранить их?
— Мама, прости меня.
— Все в порядке, моя дорогая. Я понимаю, что ты была растеряна. Особенно если учитывать все, что тебе пришлось пережить.
По ее голосу я догадалась, что на самом деле она не понимает, как можно было так поступить.
Позже, в электричке, я сидела, прислонившись к окну, и наблюдала, как картинки городского пейзажа сменяют одна другую. Я просидела у родителей, весь вечер ощущая неловкость. Мы съели на десерт шоколадное мороженое, а потом я помогла матери убрать в кухне и поспешно покинула их дом. Моя мама вела себя холодно и отстраненно, а когда я уходила, едва обняла меня. Это было в ее характере. Ей требовалась абсолютная и безоговорочная преданность. Как только у нее появлялся повод сомневаться, она превращалась в Снежную королеву и ждала, что время окажется лучшим наказанием для провинившегося.
Нас связывали не только слова, но и жесты, малейшие движения, которые поддавались быстрой расшифровке. Моя мать могла смириться с потерей одного ребенка, обвинив в этом его пристрастие к наркотикам. Но если бы она потеряла и второго ребенка, то ей бы волей-неволей пришлось заглянуть в себя, а этого ей делать не хотелось. Когда я была маленькой, я больше всего страшилась материнского гнева. Еще больше я боялась разочаровать ее. Я очень неловко чувствовала себя из-за того, что по моей вине был испорчен вечер. Я не понимала, как анонимная записка и фотография незнакомых людей могли настолько вывести меня из равновесия.
Оказавшись в Нью-Йорке, я невольно подумала о своем брате. Я его ненавидела. Так ребенок ненавидит героя, который не оправдал его доверия. Я ненавидела Эйса за то, что он не реализовал свой потенциал и не использовал те способности, которыми так щедро наградила его природа. Он был красив, умен, обладал многочисленными талантами, но не потрудился их развить. Мне было обидно за Эйса. Но больше всего я испытывала обиду из-за того, что продолжала его любить. Я жалела его, беспокоилась о нем, обожала его и презирала в одно и то же время. Я вспоминала, как он шутливо щипал меня, гонялся за мной, когда мы были детьми, дразнил меня и утешал, если видел, что я расстроена. Вместо чувств к нему у меня в душе была открытая рана. Стоило мне подумать о моем брате, как волна эмоций, огромная, как цунами, захлестывала меня, грозя утопить.