Девушка опустила лицо, завесившееся светлыми волосами, плечи её дрожали. Сандо поставил руки в бока, чтобы не протянуть их, не заграбастать обратно сопящее существо внизу, не решаясь уйти, хотя так и надо сделать, показав, что ему плевать, так что пусть не тешит себя надеждами, он смотрел на стену. Но Николь переборола рыдания и, кое-как собравшись с силами, посмотрела на золотого, протянув руки к его ноге, за штанину которой покорно взялась.
— Я согласна, я понимаю, прости, я знаю, что ты не можешь быть моим, прости, что так сказала, только пожалуйста, будь тогда ничей, пожалуйста, Сандо, пожалуйста… Не будь с другими, я не смогу этого выдержать… Не заводи никаких отношений ни с кем, иначе, в самом деле, лучше возымей жалость и убей меня, но не спи с другими, не целуй их, если меня не целуешь, не трогай их, не смотри на них, я прошу тебя, Сандо… Ничей. Ты ничей. Я знаю, я поняла.
— Ты будешь указывать мне, на кого смотреть и кого трогать? — поджав губы, силился придерживаться своей роли вольного брата мужчина. Николь загнано, на секунду подняла глаза и опять их опустила.
— Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала, чтобы ты исполнил мою просьбу? Я сделаю всё, только не заводи роман с Эмбер, ни с кем здесь… Что тебе нужно?
— Чтобы… ты… забыла меня, — поймав себя на том, что с какой-то болезненной горечью произнёс это, Сандо испытал к себе презрение. От произнесённой вслух просьбы грудь обожгло огнём. Он знал, что Николь теперь выполнит это, знал, каких мук и страданий ей это будет стоить, как теперь в десять раз сильнее её будет скручивать по ночам тоска, потому что она пообещает забыть его и не станет бегать по дворцу в его поисках, донимать его. Станет ли с ним вообще разговаривать? От его просьбы Николь зажмурила глаза, и из-под ресниц пролилось несколько крупных слёз. Она ещё несколько раз дернула грудью, душа плач.
— И тогда… если я забуду тебя… я не увижу тебя с другой? Ни с одной другой?
— Никогда.
— Тогда я обещаю. Я… — Николь смелее подняла лицо и, найдя чёрный взгляд Сандо, устремила в него свой, карий. «Удивительно тёплый и красивый цвет» — заметил наёмник с благоговением. Ещё никогда глаза Николь не были такими красивыми, но ему хотелось осушить их и сделать счастливыми, а счастья там не было до самого дна, и на дне не присутствовало тоже. — Я больше не потревожу тебя, Сандо.
— Отлично, — натянуто улыбнулся он. — Я выполню свою половину уговора. Ты не увидишь меня ни с кем. Потому что я ничей, и таковым останусь. Я принадлежу только Утёсу богов. — Как бы откланиваясь, Сандо сделал глубокий кивок и поторопился прочь из зала. Горло перехватила сухость, и сердце билось бешено. Ещё одна слеза, ещё один взгляд этой ненормальной, и он сделает её нормальной — даст и нежности, и заботы, и почки, и кровь, если понадобится, что ещё ей необходимо? Любви? Сандо ускорил шаг. Бежать, бежать! И больше никогда не ввязываться ни во что подобное. Он отдал бы свою жизнь за Николь, потому что он золотой, и его долг спасать ценой своей жизни других, но если её спасение зависит от любви, которую золотой дарить не в праве? Если для него дарить любовь, всё равно, что дарить жизнь, одно и то же, то погибнет он в любом случае. И до этого случая осталась невидимая черта, которую ещё не перешагнули, а как избежать рокового шага, если черты не видно?