Проводив Дами в её собственные покои, Джин остановился и, выдохнув, встал по стойке возле друга. Сандо чуть заметно кивнул ему, видя озабоченность на лице того.
— Да ничего, просто очень сложно держать себя в руках.
— Сначала всегда тяжело, а потом привыкаешь, и получается как бы само собой. — Сандо давно перестал проявлять какие-либо эмоции, и порой трудно было поверить, что это выдержка, а не подлинное отсутствие каких-либо чувств.
— Последние лет пять я считал себя очень хладнокровным человеком, — Джин заметил торчащую ниточку на манжете, и педантично её убрал. — Но Цинхай мою кровь опять разгорячил.
— Главное не закипи и не загорись, а быть раскаленным можно, ведь пока не тронут — не заметят.
— Я начал догадываться, как остаться с Дами наедине. — Сандо предостерегающе повел бровью, предупреждая необдуманные авантюры. — Нет-нет, всё должно получиться. В смену Джексона и Марка, когда она выйдет на прогулку, я заранее войду в её комнату и спрячусь. Они ведь не заходят вместе с ней, а остаются здесь, как и мы. А после она вновь уведет их, под видом надобности куда-нибудь пройтись, и я выберусь наружу.
— Если кто-нибудь заметит, что ты пробираешься в спальню госпожи Цинхая…
— Меня казнят без суда и следствия, я в курсе. — Джин посмотрел на свои руки, чтобы на что-то отвлечься, но не отвлекся. — Но это невыносимо — смотреть, как она каждую ночь там… и идёт с утра… не несчастная, а спокойная и выдержанная, словно благоверная жена — его жена! Будто она уже не моя, ни телом, ни душой.
— А ты предпочел бы видеть её несчастной? — спросил Сандо.
— Нет. Но знать, что она может стать счастливой с другим, и полюбить его… думаешь просто вот так отпустить и пожелать счастья? Я хочу подарить ей счастье. — Зубы Джина скрипнули. — И ребенка. Это должен сделать я, не он.
— Чертов докторишко, какие амбиции и эгоизм, — хмыкнул наёмник. — Забыл всё, чему учили в монастыре?
— Если ты помнишь, меня оттуда досрочно выгнали, потому что я плохо усваивал знания.
— Ничего, как настоящий друг, я тебе вобью их в голову, если слишком забудешься.
— Ну, спасибо. — По коридору впереди шла горничная, появившись вдалеке, и молодые люди замолчали. Строить планы — это одно, а вот попытаться реализовать их — совсем другое.
Солнце входило в зенит, и на эти минуты вся жизнь замирала. Сонное обитание и тишина сопровождались редким звоном хрусталя, из которого пили освежающую воду, шорохом шелка, плавным и осторожным, будто его тяжело несли на себе, переливом бамбуковых подвесок и китайских колокольчиков, оповещающих о малейших сквозняках. Никаких посторонних звуков, какие были бы, находись поместье в пределах города; машины не ездили под окнами, случайные прохожие не болтали возле подъезда, их телефоны не звонили в сумках, телевизоры не бубнили из форточек. Но вот полдень проходил и, решаясь пообедать, люди оживали, настраиваясь на приятный вечер.