Они с Юнги вернулись в зал, и под образовавшуюся на минуту тишину Чимин разлил по рюмкам ещё бутылку соджу. Хосок поднял вверх свою.
— За светлую память мастера Хана! За лучшего учителя боевых искусств, которого мы знали! — Не чокаясь, все осушили посуду и, закусив маринованными овощами, кимчи и свиными ушками (их не ел только добропорядочный буддист-вегетарианец Хосок), почувствовали, как стало потихоньку отпускать изнутри. Алкоголь лечил стресс.
— Я хотел кое о чём попросить вас всех, — вдруг сказал Чимин, выпрямив спину. — Наверное, не одного меня сегодня посещали и посещают разные мысли. Все они невесёлые, и большинство из них о том, что мы делаем, зачем, и какова цена… — Воин провёл пальцами по губам, сосредотачиваясь. — Я не буду вас грузить подробностями, я только хотел взять с вас обещание. — Друзья смотрели на него, слушая. — Если со мной что-нибудь случится… Ну, не «что-нибудь», а если меня грохнут — обещайте, что не сдадитесь и не прекратите делать то, что мы делаем. Пожалуйста, пообещайте никогда не сдаваться, иначе каждая, уже случившаяся когда-либо смерть золотого, на прошлой ли неделе она была или десять веков назад — пропадёт даром. То, что мы продолжаем бороться, рисковать, и класть свои головы в тяжёлой войне за прекрасный мир, сохраняет смысл и даёт надежду. Поэтому я хочу быть уверенным: если меня не станет — мы не проиграем. Мы всё равно победим. Однажды, неважно в каком поколении золотых. Мы оправдаем жертву каждого, ушедшего из жизни преждевременно. — Тэхён протянул руку ладонью вниз, и отчётливо произнёс:
— Клянусь.
— Клянусь, — положил свою сверху Шуга.
— Клянусь, — повторили жест Хосок и Чонгук. Башню из рук поддержали Хансоль и Джеро, тоже дав клятву.
— Клянусь, — завершил её Намджун, после предпоследнего Чимина, присоединившегося к массовому обещанию. На краткий миг у него мелькнула дурная мысль, что из-за своего здоровья он вот так и живым последним останется, отсидевшись в тени героических товарищей. Будто прочитав его мысли, Сахарный ему сказал:
— И обязательно кто-то потом должен сложить песнь о наших подвигах… Хотя, если это будешь ты, Мон, лучше напиши о нас эпический рэпчик, я слышал тебя в караоке, мне не нравится, как ты поёшь. — Золотые засмеялись, открывая очередную бутылку.
Приходила весна, осторожной солнечной поступью, оглядываясь, будто прося разрешение на своё присутствие, и зима уступала ей, не только на календаре, в погоде и оживающих, набухших почками деревьях, но и в сердцах золотых, отходящих от трагического происшествия. Они были молоды — большинство из них, поэтому круговорот продолжался, толкая их по непреодолимой инерции жизни. Спустя две недели после похорон, Намджун перестал беспрерывно сокрушаться о судьбе, злой участи и потере Хана. Он возвращался на прежние рельсы «дом — работа», начиная осознавать, что жизнь течёт дальше, и ещё может быть счастливой. Столкнувшись в коридорах между кабинетами с Чжихё, дня через четыре после церемонии в храме, он смутно припомнил, что вернул её на работу и так и должно быть; на тот момент сознание его не вынырнуло из горестных размышлений. Радости и восторга, поздравлений с возвращением на работу он не выдал, за что поругал себя несколько дней спустя, когда подкралась оттепель. Но в тот миг в душе было очень скверно. Настолько скверно, что первое время его едва хватало на разговоры с родителями за ужином — тем более что, отец тоже знал Хана, и скорбел не меньше. Едва хватало на свидания с Соа, во время которых он кратко обмолвился, что умер дорогой ему человек, и попросил простить его за то, что так выбит из колеи. Соа разделила его переживания и не требовала никаких знаков внимания, пока он сам не очнулся от накатившей черноты, капюшона смерти, под тень которого попала банда, задетая очередной гибелью в своих рядах. С Джинни Намджун в основном обходился приветствием или ворчанием по какому-нибудь мелкому поводу. Он пока не знал, как с нею быть.