— Что-то она темнит, — хрипит Абношкин, — какие еще сваты? Она женщина железная. На порог-то пускает не каждого. Того и гляди ухватом сработает. Темнит… И слуху такого раньше не было.
…И вот я говорю это. В комнате молчание. Гости смотрят на меня с ужасом. Мать Веры с грохотом отодвигает стул и выходит из комнаты прочь. А Вера вдруг, такая тоненькая, в черном платье с широким вырезом, и высокая, зажмурившись, словно слепая, шаря руками, идет в мою сторону. Плавно идет, едва касаясь пола носками туфель.
— Нет! — кричит главный сват.
Но она идет, идет. Я кладу ей на плечо руку.
— Что же это такое?! — кричат гости.
— Пойдем отсюда, — говорит она сухими губами. И плечо ее горячее…
— Ты всё обдумала, Вера?
Она уводит меня из избы. И там, на улице, обняв меня, прижавшись всем телом, с благодарностью:
— Хочешь, я тебе правду скажу?
— Ну…
— Я знала, что ты придешь… Хоть и говорили все, что не ровня я тебе, чтоб не ждала…
— Чепуха это, не ровня!..
…Никто меня не ждет. Может быть, ее уже сосватали?.. Да разве меня это касается?.. Может быть, она и правда ждет меня?.. Никто меня не ждет… Всё идет своим чередом. Спокойно. Ничего непредвиденного не произойдет. Я буду ночевать в своей келье как миленький… Да…
— Темнит она что-то, — хрипит Абношкин, — ну да, темнит… — он вдруг тяжело встает, и лампа начинает покачиваться. — Верка-то с моими в Козельск на базар поехала!.. Ах ты, паралик тебя расшиби! Я ж говорю, темнит.
— А отца у нее нету, — слишком радостно говорю я.
Он садится на свое место. Долго молчит. С трудом дышит. Большая его грудь с клокотанием вздымается и оседает.
— Отец ее до войны в райкоме работал. Вредителем оказался… Видишь как…
— А Шулейкин, значит, тут как тут?
— Он от нее не отступился. Вот как. Не отступился. Понимаешь, как оно… Помогает ей. Верке — тоже. В войну помогал…
— А говорят, он…
— Да это все говорят! — хрипит он яростно.
Он снова встает и начинает тяжело, как медведь, ходить по избе:
— Тяжело мне, черт! Будто воды в меня налили.
Неладное с ним что-то.
— Ты видал осенью, какие луга у нас? — вдруг спрашивает он. — Видал, травки сколько?
— Видал, — говорю я.
— Ага… А скот с голоду ложится… Ну?
— Ну?..
— А к Семеновым нынче зашел, а ребятишки кисель картофельный хлебают. Из крахмала. А я зашел и говорю: давайте, отец и мать, на работу. Что это вы, мол, расселись, а?
— Да?
— А с Васькой Семеновым мы вот здесь в партизанах ходили. Вот на этом самом месте… И по Смоленщине…
— А вы бы плюнули на это… Поехали бы полечились.
— Ишь ты, — хрипит он. — Это ты можешь плюнуть, а мне нельзя. Это же мое всё кругом. А?