Когда знакомишься с планами преображения Великой реки, буквально от каждой цифры захватывает дух. Все поражает здесь: и масштабы технических задач, и результаты, которые даст их осуществление. И это уже не замысел научно-фантастических романов, а конкретная народнохозяйственная задача.
Янцзы… Когда едешь по этой реке, кажется порой, что не вода, а ток самого времени несет тебя на восток, навстречу завтрашнему дню. Здесь сами собой встают в памяти древние легенды. Здесь особенно остро чувствуется напряженный пульс сегодняшнего дня и дыхание дня завтрашнего. Где еще так явственно видишь величие планов разумного преображения природы!
Трудно поверить, что одно поколение может в корне изменить судьбу одной из величайших рек мира. Но разве не подобная перемена произошла в жизни народа, живущего на ее берегах?
Солнце еще не село, когда наш пароход отвалил от пристани Чунцина. Но едва успел город скрыться за поворотом, ночная мгла нагнала нас. Высокие берега слились с облачным небом. Реки не видно. Даже у самых бортов, в отсветах огней нижней палубы, бегущая внизу вода напоминает серую, раскисшую после дождей проселочную дорогу, какой она выглядит ночью в свете автомобильных фар.
Густая тьма сомкнулась вокруг судна. Только электрические огни бакенов дают ощущение движения. Только эхо, торопливо и тревожно откликающееся на вой сирен встречных буксиров, напоминает о близости каменных круч.
Мы идем по Чуаньцзяну, порожистому участку Янцзы, выше города Ичана. Великая река прорывается там через Санься — знаменитые Три Ущелья.
Мне разрешили подняться на капитанский мостик. В открытый проем тянет речной свежестью, запахом шумящих где-то наверху сосен. Бакены — красные справа и белые слева — порой сходятся почти вплотную. Кажется, попадись встречное судно — не разминуться.
Лучи двух прожекторов осторожно ощупывают берега, задерживаются на столбцах огромных цифр, выведенных на скалах, — отметках глубин.
Глаз постепенно привыкает к темноте. Различаешь не только фигуры людей на мостике, но и улавливаешь четкий, сдержанный ритм их работы, за которым угадывается напряженное внимание. Рослый рулевой у штурвала, как эхо, вторит каждому слову лоцмана. Тот стоит, облокотившись на поручни, и, не поворачивая головы, нараспев тянет: «Вле-ево… Та-ак…»
Время от времени вспыхнет луч карманного фонарика. Скользнет по хронометру, потом осветит маленький столик и лицо штурмана, записывающего что-то в вахтенный журнал.
Порой распахнется задняя дверь. Появится девушка из ярко освещенной радиорубки, задаст неизменный вопрос: