— А чердака нет?
— Есть, он открытый, там старый, ненужный хлам.
— А сколько комнат в доме?
— Четырнадцать. Я их все знаю и все осмотрел.
— А подвал в садовой сторожке?
— Он маленький, там только кетмени да лейки.
— А соседи кто?
— Соседи ничего не знают, я у всех побывал.
— А садовник где?
— Уехал вместе со стариком.
— Может быть, мы вместе с тобой туда сходим, — уговаривал Вася. — Мне кажется, я бы…
Вася думает, что он добьется своего и найдет эти ящики с ружьями. А сегодня я три раза подходила к нему:
— А я знаю, а я знаю про оружие: послушай меня…
Так он еще кулаком мне пригрозил:
— Не смей болтать! Нияз при тебе говорил, думая, что ты язык за зубами держать умеешь.
Мне правда стало жарко от воспоминания о том, как я разболталась за три куска сахара. Но теперь что-то мне надо делать. Вот если бы приехала мама… При мысли о маме стало как-то спокойнее на душе. И ей тоже достается. Из прошлой поездки она пришла домой босиком. Туфли так разорвались, что пришлось их выбросить. Бабушка ворчала потом полдня:
— Зачем выбросила, подошвы-то были веревочные, можно было пустить веревки на новые подошвы.
Мама ничего не отвечала бабушке на ее слова, только виновато улыбалась и отдыхала, опустив ноги в таз с холодной водой.
Когда мама дома, жизнь начинает двигаться быстро-быстро. Куда-то все торопятся, у всех не хватает времени. То и дело хлопает калитка, то забегают к маме ее товарищи, то она куда-то мчится, на ходу завязывая на голове выцветшую косынку и расправляя на себе белую кофточку. Ох эта агитбригада! Мама ухитряется всем вскружить голову своей бригадой. Я слышала, так говорил товарищ Рушинкер, который в дороге достал мне толстые носки. Рушинкер тоже ездил с мамой один раз. Ему надо было сделать два доклада в кишлаках. Он очень не понравился Ниязу. Тот потом рассказывал:
— Разве можно так говорить: Антанта, офензива, интервенция? Я и переводить-то не мог. Я больше сам придумывал. Люди хотят про свои дела услышать, а он им про Антанту.
Но я не знаю как кому, а мне эти слова очень нравятся. А что означают они, наверное, никто не понимает.
Но кто у нас был в тот приезд мамы — это Чурин. Он так обрадовался, когда я прибежала с улицы домой. Сказал, что я очень потолстела, поздоровела, и даже потрогал пальцем мой новый зуб, который вырос на месте вырванного им в дороге.
Так я сидела на крылечке; сумерки сменились темнотой, в комнате уже зажгли лампу. Полкан давно спал на моих ногах, изредка, во сне, покусывая своих блох. Но когда я вспомнила о Чурине, то меня осенила мысль!..
«А если я скажу все Чурину? Ведь это-то я могу сделать. Чурин выслушает, а когда я все расскажу как было, так он поверит. Ведь это все правда! Я знаю, где он работает. Он приглашал Васю: «Забегай ко мне, когда будешь в городе». А я внимательно слушала и обязательно найду. Но как дойти до Гоголевской? Кто меня проводит? Вот, например, если я дойду до Воскресного базара, дальше куда идти? Прямо, или налево, или направо? Положим, можно спросить. Хорошо бы, — думала я, — захватить кого-нибудь из ребят. Но кого? Вальку?.. Я его видеть не хочу, не то что идти с ним. Галю? Но за ней всегда хвостик — Юрик. Володька-Лунатик? Нет, — отмахнулась я. — От него толку не будет, вернется — все дома расскажет. Итак, придется одной…»