- Держи, батька, – говорит Жила и протягивает мне мой меч, поясной нож, кольчугу и шлем с усопшего урмана.
Не отказываюсь. Вещи в моем положении нужные, даже жизненно, я бы сказал, необходимые. Напяливаю на себя все, кроме кольчуги и шлема.
- Пошли, посидим где-нибудь, – говорю. – Что-то ноги у меня подкашиваются от трудов праведных.
- В нашем сарая мертвяк, – напоминает Голец, корча тухлую мину.
- Мертвые не кусаются, братан, – говорю и по плечу его хлопаю. – Ты живых бойся, понял? Потопали.
Возвращаемся в сарай, так и не ставший нам местом полноценного ночлега. В дальний угол близко к умершему раньше, чем предполагалось, приятелю Миная никто не лезет, кучкуемся по обе стороны от выхода.
- Похавать осталось? – спрашиваю притихших пацанов.
- Крохи, – отвечает Жила, перетряхивая тощий кулек со снедью. – Пива зато упиться можно.
- Наливай, чего на сухую сидеть, – говорю.
Слышу как Невул плескает через край бочонка в легкие берестяные кружки, в темноте мне суют сухую как кость хлебную корку. Выхлебали по одной, наливаем еще, от пойла поднимается знакомый запах, заполняющий все пространство вокруг нас. Сна ни в одном глазу, парни молчат, запивают ночное потрясение, в открытую дверь тоскливо поглядывают. Чтобы разбавить томительные минуты, спрашиваю каким образом они тут запертыми оказались. Голец рассказывает, что не успел Невул лук свой убрать, а я убежать, налетели откуда ни возьмись четверо, смяли, в рыло насовали, оружие отобрали, заперли в сарае, потом за мной рванули. Теперь понятно откуда взялись те ребята, что меня в доме вырубили – следом зашли.
Вдруг в дверном проеме бесшумно вырастает фигура и говорит человеческим голосом, очень на Мишин похожим:
- Поминаете?
Мы все как один вздрагиваем, я в полголоса матерю шутника.
- Ты почему дядюшку не оплакиваешь, тварь ты неблагодарная? – спрашиваю, выдохнув. – Он же был тебе как отец.
- Чушь не неси, Стяр, – советует Миша серьезно. – Отгул я взял до утра, там сейчас есть кому плакать. Пойдем, пошепчемся.
Выходим с Рваным на начинающий сереть воздух. Миша ведет меня к приземистой, прокопченной кузне с низенькой, щелястой дверкой на толстенных петлях. Усаживаемся на короткую лавчонку подле огромной бочки с углем, спинами на бревна сруба опираемся. Со двора нас не видно и, думаю, не слышно.
Рваный начинает витиевато благодарить за спасенную жизнь, говорит, что уже мысленно ощутил меч урмана в своей прорубленной как арбуз башке, чуть не обгадился от накатившей слабости.
- Вот только руки мне лобзать не надо, – говорю. – Я, Мишань, долги привык отдавать. Будем просто полагать, что мы в расчете, лады?