Хорошо пылает, однако... Такими темпами и весь городишко погореть может. Дождик хоть и собирается, но когда он будет – неизвестно.
- Валить надо и очень быстро, – говорю Гольцу. – Сейчас тут гореть все будет. Наши живые еще есть?
- В амбаре кого-то держат. Я поначалу думал – тебя, хорошо, остальные клети проверить решил, услыхал как ты блажишь.
Амбар в противоположной стороне подворья. Голец говорит, что, прячась за дворовыми постройками, перебегая от одной к другой, пока все заняты пожаром, а усадьбу заволокло дымом, можно проскочить.
Слезаем с крыши позади сарая. С осторожностью опираясь на больную ногу, замечаю поползший шов на голенище. Из-за повязки увеличенная в объеме конечность требовала простора, прыгать в тряпках я наотрез отказался и просил Шепета раздобыть для меня один сапог на три-четыре размера больше.
Пригнувшись, дерганной иноходью устремляюсь за Гольцом. Дым пожара, придавленный низкими облаками к земле, в небо уходить не торопится, катит черными с проседью волнами во все стороны, клубится над крышами сараев. Передвигаемся от постройки к постройке со всеми предосторожностями, ногу берегу, стараюсь наступать как можно аккуратнее.
- Кто усадьбу Минаю сдал знаешь? – спрашиваю, прислонившись спиной к углу тележного навеса для секундного отдыха.
- Знаю. Друг твой одноглазый.
- Шепет? – переспрашиваю с удивлением. Хотя чему тут удивляться – сам гнилой и сапог такой же подсунул падла...
Дергаем дальше. Теперь мы на полпути к амбару, еще немного и доберемся до своих. Едкий дым уже повсюду, рожи у нас с Гольцом делаются смуглыми как у арабов. Присаживаемся перед предпоследней перебежкой по самому большому открытому месту.
- Рыкуй где?
- Урманы убили, – отвечает Голец таким голосом будто речь о раздавленной лягушке. – О, вот этот и убил!
Инстинктивно пригнувшись, смотрю в указанном направлении.
В дальнем углу боярского подворья, у молодого дубка подле помойной ямы в обрамлении густого кустарника, на разворошенном стожке старого сена трясется, собравшись в испуганный комок растелешенная девка. Сорванная с нее одежда втоптана в грязь, на выпачканном сажей лице сверкают расширенные от ужаса глазюки. Над ней, обеими руками отмахиваясь от жирных зеленых мух, со спущенными портами возвышается наш старый знакомый. Его своеобразную, коренастую фигуру я из тысячи узнаю, помнится не так давно помешал ему Головач со мной расправиться. Хорош, наверно, на мечах, сученок, в салат нас всех порубит если за свои клинки успеет схватиться.
Вопреки опасности, ноги сами несут меня к месту назревающего акта насилия.