– Э-ге-гей! Очнись, – передо мной, словно из тумана, выплыло широкое лицо Федора. Он почти влез ко мне через окно и теперь тряс раму окна своими крупными руками. – Ты чего это в одну точку уставился? Выпил?
Я снова сидел в своей стеклянной будке, на столе передо мной лежала раскрытая на середине книга Стивена Кинга. Млять, ну и сон! Да какой реальный, до сих пор чувствую грибной запах, смешанный с вонью черной блевотины.
– Давай пошли, ты мне дверь откроешь. Жмура очередного привезли.
Я протер свое лицо, снял с гвоздика ключи, взял с собой журнал учета и пошел за санитаром к двери, через которую в морг вкатывали тележки с мертвецами. Федор стоял там с этой самой тележкой и ждал меня. Я отпер замок, и на меня сразу дохнуло душистым запахом ночного лета. Около пандуса стоял коричнево-зеленый фургон, в просторечье называемый «буханкой». Его задние фары светились в темноте. Створки дверей были открыты, около них стояли два человека, они курили и о чем-то нехотя бубнили. Увидев меня, один из них протянул мне какую-то бумагу и произнес:
– Принимай свежачка, начальник.
После чего он расписался в моем журнале, и они отошли в сторону. Помогать нам с Федей выгружать покойника они даже не собирались, и, как только мы перетащили закутанное в простыню тело из пахнущего гнилой карамелью кузова «буханки» на наши носилки, эти два деятеля сели в свой катафалк и, не сказав нам свое последнее «прости», укатили.
Дойдя с Федей до моего поста, я уже хотел зайти в будку, как санитар сказал:
– Пойдем, пойдем. В холодильнике еще поможешь мне его в камеру запихнуть.
Спускаться туда мне категорически не хотелось, само собой понятно почему, но что делать, такова моя работа. Отвезли его вниз. Там Федор остановился именно перед той камерой, из которой в моем сне вылез отравленный муж. Все еще чувствуя себя не очень хорошо, я стал помогать Федору переносить покойника с тележки в холодильную камеру. Я взял его за щиколотки, а он – за подмышки. Ощущение от прикосновения к холодной скользкой коже не из приятных. Но перед этим Федя снял простынь с трупа, и меня посетило неприятное чувство дежавю. Я со страхом увидел глядящие на меня с позеленевшего лица слепые глаза и успел рассмотреть губы, черные от въевшегося в них яда бледной поганки.
Самое неприятное, что, придя домой и завалившись в кровать, я так и не смог уснуть. Меня посетило некое зыбкое забытье, сквозь которое я отчетливо различал все посторонние звуки, идущие из соседних квартир и проникающие через щели в окнах с улицы. То сосед с верхнего этажа решил испытать на прочность свою недавно приобретенную дрель, то во дворе монотонно, раз за разом срабатывала автомобильная сигнализация, а то и просто птицы устраивали многоголосый концерт. Перед глазами то и дело всплывало зеленое пятно лица покойника, слышались болезненные звуки рвоты. Да, первая моя ночь в морге выдалась на славу, фантазия, напитавшаяся впечатлениями от предыдущих событий, выдала картины озарения, впрыснутые прямиком в мою воспаленную психику. Мне не спалось. Промучившись так часов пять-шесть, я встал, оделся, пошел в магазин прогуляться и прикупить колбаски со свежим хлебом. Возвращаясь домой, я вошел в подъезд, и там меня словно громом ударило. Тот номер телефона в объявлении про жидкость, будто бы оживляющую мертвецов, принадлежит мне. То есть принадлежал мне до армии, когда я в институте учился. Что это? Шутка такая? Или я действительно рехнулся? Второе предположение показалось мне, в свете недавних событий, более вероятным, ведь настолько близких друзей, которые могли бы меня таким образом разыграть, у меня просто-напросто не было и нет.