Спящий ветер (Энлиль) - страница 131

- Ты плохо за ней присматривал, - усмехнулась она, но Харан не ответил. - А теперь, мальчики, будьте лапочками. Медленно и аккуратно кладем оружие на пол, не совершаем лишних движений и не выделываемся. И ваша девочка останется при всех положенных ей конечностях. Итак? - мужчины не торопились выполнять ее требование и алые, изящно очерченные губы скривились в преувеличенно капризной гримаске. - Считаю до трех и начинаю отрезать кусочек за кусочком. Раааз... - протянула она и хмыкнула, когда Харан вскинул ладонь. Хитклиф и Лиам покорно опустили пистолеты. Лиам с заметной досадой, Хитклиф - не отрывая тревожного взгляда от Анны. Дой посторонилась в проходе, все еще удерживая Анну, и в рубку деловито протиснулись ее помощники. Вопреки ожиданиям, происходящее доставляло им немногим больше удовольствия, чем команде Kaze Nemuru. Они не оглядывались по сторонам, не косились на предводительницу и даже не пытались разглядывать плененную девицу. Они боялись Дой, и их страх отражался в пустых глазах, экономичных движениях и сосредоточенном молчании. Они отобрали оружие, равнодушно игнорируя яростные взгляды Лиама, ему и Хитклифу сковали за спиной руки, и нерешительно замерли перед Хараном, не уверенные, забирать его вместе с проводами или без них. Харан сам облегчил им задачу. Осторожно, что бы не нервировать тут же вскинувших оружие захватчиков, он один за одним отсоединил провода и покорно позволил себя сковать. Рину, все еще бесчувственно валяющемуся в кресле, несколько раз ощутимо заехали по щекам, но реакции так и не дождались и закинули его на плечо самого массивного из помощников Дой. Когда все было закончено, их вывели из рубки и провели по коридорам корабля до вскрытых заслонок стыковочного шлюза. Дой не торопилась, с ленивым интересом разглядывала обстановку и все так же цепко, словно не доверяя своим помощникам, удерживала бледную, как мел, Анну. Kaze Nemuru опустела, но оставлять ее в покое никто не собирался. Ее, молчаливую, безжизненную, заарканили, взяли на буксир и сделали такой же пленницей. И для нее, и для ее команды, Gaoth Godlata таила в себе опасность и неизвестность.

Холодно. Очень холодно. Но не страшно. Он не испытывал ничего, кроме холода и покоя. Время давно перестало быть для него хоть сколько-нибудь значимой величиной. Только холод и покой вокруг. Из этого Холода выступали тени и образы. Какие-то из них были ему дороги, какие-то он предпочел бы забыть. Но Холод не спрашивал, что поднять из недр застывшей памяти. Чаще всего всплывало лицо отца. Высокий, аристократичный, красивый, словно актер с глянцевой обложки. На его лице редко появлялась улыбка, так он боялся повредить своему мужественному образу. Рядом с ним тень матери таяла и терялась. Холод стер из памяти время до того, как она сбежала. Но отец оставался рядом. Холод инеем рисовал дивные картины чужих планет, причудливой живности, великолепных в своем величии космических кораблей и ошеломительно прекрасные дворцы Соль-Эртели. Отец везде таскал его за собой, но лучше всего запомнился Соль-Эртель, его взмывающие в небо и тонущие в облаках сверкающие шпили. Шпили таяли в облаках, а из белых хлопьев сплеталось лицо брата, такое, каким он увидел его впервые. Темноволосый двенадцатилетний мальчишка, серьезный и сдержанный. В отличие от отца, он, бывало, улыбался, но, о Древние, сколько холода таилось в этих улыбках. Холод улыбок, обжигающее высокомерие сестры - отцовской любимицы. Их подарки, их вежливость и равнодушие, все смешивалось в причудливое варево из обиды и досады, скручивалось в затягивающую воронку и распускалось восхитительным цветком вроде тех, что цвели в саду отцовского особняка. Снова лицо отца. Он шевелит губами. Холод не дает расслышать слова, но он знает и так. "Настоящий эллар", - так начал говорить отец, едва ему исполнилось десять. Лучшие игрушки, лучшая одежда, и обязательно в вычурном стиле древних героев. Отец брал его на приемы и балы, даже на политические собрания, и нахальный шумный мальчишка, разряженный маленький эллес, пользовался бешеной популярностью у почтенных матрон. В завихрениях метели он видел кружение пестрых бальных платьев. "Настоящий эллар", - говорил отец, и в детском сердце разгоралось честолюбие. "Настоящий эллар", - шевелились его собственные губы, и он с упоением лупил каждого, кто смел назвать его ублюдком. Их лиц он не помнил. Холод сливал их в одну расплывающуюся грязную лужу, прихватывал ее ледяной коркой. "Настоящий эллар", - говорил отец, когда ему исполнилось четырнадцать. Среди ярких красок пышного праздника, гор угощений и подарков, которым он не знал числа, он различал темный силуэт простой военной формы - его брат, молодой офицер, зашел поздравить и не желал задерживаться дольше, чем требовали того приличия. Холод съедал краски. Они блекли и выцветали в стены больничного покоя. Безликий доктор качал головой - болезнь можно держать под контролем, но никакой военной карьеры. Отец, высокий, красивый, с первой сединой на висках, больше не звал его "эллар". Его старший сын воевал на далеких планетах, прославляя честь рода, а красавица-дочь сверкала на сцене. Капелью на оконном стекле дрожит Холод. Или, быть может, это дождь? Плавно колышется тяжелый бархат темно-зеленого платья в неспешной походке. У женщины теплые руки, и под их касанием Холод отпускает. Она позволяла льнуть к ее рукам, она ласкова, нежна, снисходительна. Она - мать, жаль только не его. У ее детей ее зеленые глаза.