— Сядь в кресло, — приказал он ей, словно трехлетней девочке.
— Я не ребенок, — огрызнулась она.
— Тогда не веди себя по-детски. Я ни разу в жизни не ударил женщину, как бы зол я ни был. Точнее, ни одна женщина, кроме тебя, не выводила меня из себя и не доставляла столько беспокойства. А их в моей жизни, поверь, было немало.
Последнее, о чем она хотела сейчас слышать, так это о его женщинах.
— Я сказала, что позабочусь о себе сама…
Легким движением он поднял ее на руки. Амалия ахнула и непроизвольно обхватила его руками за шею. Запах его кожи опьянял. Глубина ее чувства потрясла Амалию.
Он мягко опустил ее на кресло.
— Если тебе дорога свобода, не дерзи мне сейчас, Амалия.
— А не то ты с позором отправишь меня в Халидж и посадишь в камеру рядом с Асламом? — вызывающе воскликнула она.
Зейн угрожающе навис над креслом, едва сдерживая клокотавшую в нем ярость. Амалия буквально вжалась в кресло, понимая, что испытывает его терпение, и пролепетала:
— Зейн, я сама справлюсь.
— Ради нашего общего блага, Амалия, умерь свою независимость и непокорность, хотя бы на сегодня, — нарочито мягко сказал он, снимая с ее ноги десятисантиметровую обидчицу-шпильку.
— Что ты делаешь? — испуганно спросила она, когда Зейн завернул подол ее платья. — Не смей.
Его плечи напряглись.
— Продвинься вперед и медленно сними колготки. Кровь уже запеклась, и тебе будет больно.
Она взялась за подол платья и взглянула на Зейна, прерывисто дыша.
— Отвернись, — приказала она.
Сардоническая ухмылка тронула губы Зейна.
— Я не раз видел женские ножки и много чего другого, поверь мне, — хрипло сказал он.
— Но не видел моих, — парировала она.
Ни один мужчина не касался ее.
— А я представляю, как они обовьются вокруг моих бедер и…
Амалия содрогнулась от охватившего ее жара.
— Зейн, пожалуйста…
Его длинные пальцы нежно погладили ее пылающую щеку.
— Ты и впрямь очень стеснительная, — уверенно констатировал он, будто знал ее сто лет. — Никогда еще не встречал красивую женщину, не знающую себе цены и не умеющую пользоваться своей внешностью.
— Меня учили другому. Мама не уставала повторять, что внешность не главное. Она жестоко поплатилась за свою красоту, сделав неверный выбор.
Он взял ее за руку:
— Амалия, ты знаешь, что…
— Знаю, — прошептала она. — Она любила меня, Зейн, и хотела мне счастья. Но теперь знаю, что, вероятно, она была необъективна в отношении мужчин и чувства любви. Я же рано начала работать. У меня не было ни времени, ни сил на личную жизнь. Только Макс и мама были в моем окружении.
Лицо Зейна потемнело.
— Ни слова больше о Максе, — сурово приказал он. — Тебе необходимо выйти из тени матери и начать жить, Амалия.