— Я поспала,— заметила она. Потом указала на книжку: — Ты бросил свою книгу?
Я ничего не ответил. А она озабоченно добавила:
— Боюсь, как бы ты здесь не заскучал.
— Да нет, это ты зря, не стоит об этом беспокоиться.
— Если ты не любишь читать,— настаивала она,— то обязательно заскучаешь.
— Может, я потом почитаю Гегеля.
— Ты уверен, что тебе не скучно?
— Совершенно уверен. Ступай к себе в каюту.
Она не очень-то удивилась. Однако вышла не сразу. Я долго глядел на нее в упор, не двигаясь и не произнося ни единого слова. Потом снова, во второй раз, попросил уйти:
— Уходи отсюда.
На сей раз она ушла. Я тоже вышел, сразу же вслед за ней. И направился прямо к Бруно, который по-прежнему занимался починкой своих канатов. Я был совсем без сил. Растянулся подле него прямо на палубе. Он был не один. С ним был еще один матрос, тот чинил лебедку. Я дал себе слово хотя бы время от времени спать прямо на палубе, я ведь так часто мечтал об этом прежде — спать прямо на палубе какого-нибудь корабля. И еще быть одному. Чтобы без конца не ждать ее прихода.
— Что-то вид у вас больно усталый? — поинтересовался Бруно.
Я рассмеялся, и Бруно улыбнулся.
— Она утомительная женщина,— пояснил я.
Другой матрос даже не улыбнулся.
— Потом, я всегда трудился,— проговорил я,— всю жизнь. В первый раз вот так бездельничаю. А от этого очень устаешь.
— Я же говорил вам,— заметил Бруно,— что от этой женщины очень устаешь.
— А от кого, интересно, не устанешь? — вступил второй матрос.— От всякого можно утомиться.
Я узнал его, помнится, я уже видел его днем и накануне в баре. Тип лет тридцати пяти, чернявый, как цыган. Он показался мне самым молчаливым из всех. Она говорила, будто он уже больше года на яхте и вроде пока не собирается на берег. Бруно ушел, и я остался наедине с ним. Солнце заходило. Он чинил себе свою лебедку. Это был тот самый тип, которого она называла Лораном. По-моему, накануне вечером в баре он был единственным, кто глядел на меня скорее дружелюбно, чем с любопытством.
— У вас, и правда, усталый вид.
Он проговорил это совсем иначе, не так, как Бруно. В его тоне не звучало вопроса. И я согласился: да, немного есть.
— От нового всегда устаешь,— заметил он,— так уж оно устроено.
Прошла минута-другая. Он все чинил канат лебедки. Опускались сумерки, такие прекрасные, казалось, они будут всегда.
— Мне нравится здесь, на яхте,— проговорил я.
— А чем ты занимался раньше?
— Служил в Министерстве колоний. В Отделе актов гражданского состояния. Трудился там восемь лет.
— И чем ты там занимался, в этом своем заведении?