— Но раз уж он такая редкая птица, этот матрос, можно для разнообразия пару дней поохотиться и на что-нибудь другое. Ведь надо же время от времени наполнять ягдташ хоть какой-нибудь мелкой дичью. Так почему бы нам не поохотиться на куду?
— А если он окажется у эве?
— Что ж, тогда ты сможешь поохотиться на куду вместе с ним.
Она умолкла. Я не решался смотреть на нее слишком много.
— А охота на куду — это опасно, да?
— Разве что самую малость, ровно столько, сколько нужно. А потом, в глазах мужчин все куду стоят один другого. Так что, как бы тебе сказать, это упрощает охоту.
— А во время охоты на куду разговаривают?
— Когда охотишься, нельзя поднимать ни малейшего шума и ни в коем случае нельзя разговаривать. Это же всем известно.
— Разве нельзя переговариваться совсем шепотом, на ухо? Ведь это-то разрешается, разве нет?
— Само собой,— согласился я,— но тогда можно говорить только о дичи. Тут нельзя отвлекаться ни на минуту.
— Надо же, я и не знала, что взяла на борт такого искусного охотника. Но это ведь нелегкая добыча, куду.
— Самая прекрасная на свете.
— И что же, они и в самом деле не говорят ни о чем, кроме куду?
— Нет, отчего же, по вечерам, после охоты, иногда о литературе. Но важней всего на свете для них то, что они охотники на куду.
— И никогда-никогда ни о чем другом?
— Никогда ничего нельзя утверждать наверняка, может, иногда и еще о чем-нибудь, кто знает.
— Жаль, что ты не посмотрел город, он очень красивый,— невпопад сказала она.
Я поднялся. Она удержала меня за руку.
— Ты так же разговаривал и с той женщиной? Ты и с ней так же разговаривал?
— Я вообще никогда с ней не разговаривал, берег себя до лучших времен. Я не был счастлив.
Она медленно проговорила:
— А вот я, кажется, была.
— Охотно верю,— согласился я.
И вышел из каюты. Направился в бар к Эпаминондасу. Он с нетерпением поджидал меня, сидя за бокалом вина.
— Ну, что она сказала?
— Ничего.
— Что ни говори…— Он отпил из бокала, пощелкал языком.— А это стоящее дело. Видно, ей уже просто надоело, другого объяснения и быть не может.
Я вспомнил про ее поручение.
— Да, она просила тебе передать, что мы отправляемся к этим твоим эве.
Он не выказал ни малейшей радости. Скорее уж наоборот, как-то бессильно, прямо со стаканом в руке, рухнул в кресло.
— Когда?
— Сам знаешь, этой ночью.
Он захныкал.
— Ну вот, опять меня куда-то несет. Так мне сроду ничего путного не сделать.
— Надо знать, чего хочешь,— изрек я.
— Она приехала за мной в Маюнгу, к моей бедной матери, кабы знать, что ей от меня было нужно, так лучше бы уж остался там, где был.— И, понизив голос, добавил: — До сих пор не могу понять, как это ей удалось меня разыскать…