Слева от нас, прямо над головами, сверкали заснеженные отроги Каррарских гор. Деревушки, что были видны на холмах с правой стороны, казались в сравнении с ними такими темными, словно нарочно прятались в тени каменных стен, виноградников и фиговых деревьев.
Она все не отвечала. Я подумал про пыль, что поднималась на улицах Сарцаны, она еще показалась мне тогда такой белой, возможно, это и была мраморная пыль.
— Не понимаю,— проговорила она наконец.
Я, в свою очередь, тоже немного выждал, потом ответил:
— Да нет, все ты прекрасно понимаешь.
Когда она уедет, сказал я себе, надо будет сходить погулять на каррарские карьеры.
— Но почему, почему так вдруг?
— Вовсе не вдруг. Я уже говорил тебе это во Флоренции, в музее.
— Ах вот как,— со злостью выпалила она,— значит, в музее. Но, насколько я помню, ты говорил там о службе в Отделе актов гражданского состояния, а вовсе не обо мне.
— Да, так оно есть,— согласился я,— но это одно и то же. Я остаюсь в Италии.
— Но почему? — каким-то испуганным голосом спросила она.
Может, и он тоже сходит со мной в эти мраморные карьеры.
— Я не люблю тебя. Ты же сама это знаешь.
Она всхлипнула. Всего один раз. И не ответила ни слова.
— И ты тоже меня не любишь,— добавил я со всей нежностью, на какую только был способен.
— Но этого не может быть,— проговорила наконец она.— Что я тебе такого сделала?
— Ничего. Сам не знаю.
— Нет, так нельзя! — крикнула она.— Ты должен мне все объяснить.
— Мы не любим друг друга,— произнес я.— Разве такое можно объяснить?
Жара становилась нестерпимой.
— И что же дальше? — крикнула она.
— Я остаюсь в Италии,— ответил я.
С минуту она помолчала, после чего уверенным тоном заметила:
— Ты сошел с ума.
Потом, уже совсем другим тоном, на сей раз с долей цинизма, продолжила:
— И позволительно ли полюбопытствовать, чем же ты собираешься заняться в Италии?
— Какая разница. Пока останусь здесь. А там видно будет.
— А как же я?
— Ты вернешься домой,— сказал я.
Она снова взяла себя в руки и сделалась агрессивной:
— Я не верю ни единому твоему слову.
— Ничего не поделаешь, придется поверить.
Внезапно она расплакалась, без всякой злости и так, будто уже давно ждала чего-то в этом роде.
Ветра не было, от него загораживали заросли тростника. Пот сочился у меня буквально отовсюду, вплоть до морщин на веках и кожи под волосами на голове.
— Ты же известный врун,— сквозь слезы проговорила она,— разве можно верить вруну…
— Вообще-то я вру теперь гораздо меньше,— возразил я.— И с чего ты решила, будто я тебе вру?
Она не слушала меня. Она плакала. И, всхлипывая, проговорила: