– Ты кто?
– Меня зовут Сабалу.
– Ты поднялся по строительным лесам?
– Да, я залез по лесам. Они их построили у дома, который рядом. Чтобы покрасить его. Леса почти доходят до твоей террасы. А на самом верху я уже подставил ящики и забрался. Это легко. Ты что, упала?
– Сколько тебе лет?
– Семь. Ты умираешь?
– Не знаю. Мне уже казалось, что я умерла. Воды. Принеси мне воды.
– А деньги у тебя есть?
– Да, я отдам тебе все деньги, только принеси воды.
Мальчишка поднялся и оглянулся вокруг:
– Здесь почти ничего нет. Даже мебели. Ты вроде даже беднее, чем я. А где у тебя деньги?
– Воды!
– Окей, ба, ты только успокойся, сейчас я принесу тебе газировки.
Он принес с кухни бутылку кока-колы. Луду с жадностью принялась пить прямо из горлышка. Вода была сладкой, и это ее поразило. Уже много лет она не знала вкуса сахара. Луду сказала мальчишке, чтобы он пошел в кабинет и принес сумку, в которой хранились деньги. Сабалу вернулся, громко смеясь, и швырнул в воздух ворох купюр:
– Это уже не деньги, ба, они ничего не стоят.
– У меня есть серебряная посуда. Возьми посуду.
Мальчишка снова засмеялся:
– Уже взял. А ты не заметила?
– Нет. Это ты принес вчера хлеб?
– Позавчера. Ты не хочешь позвонить врачу?
– Нет, нет, не хочу!
– Я могу позвать соседа. У тебя должны быть соседи.
– Нет! Никого не зови.
– Ты не любишь людей? Я тоже их не люблю.
Луду заплакала.
– Уходи. Уходи.
Сабалу поднялся:
– А где у тебя входная дверь?
– Входной двери нет. Уходи, как пришел.
Сабалу закинул на плечо рюкзачок и исчез. Луду глубоко вздохнула. Она сидела, привалившись к стене. Боль утихла. Наверное, надо было позволить мальчишке вызвать врача. Хотя вместе с врачом, подумала она, придут полиция, журналисты. А у нее на террасе труп. Нет, лучше она умрет здесь, в заточении, но свободной, как жила все последние тридцать лет.
Свободной?
Частенько, глядя на всех тех бесчисленных людей, чья жизнь пересекалась с этим зданием, слушая остервенелые сигналы машин, свистки, крики, мольбы, проклятия, она погружалась в глубокий ужас, словно ее окружали со всех сторон враги. И каждый раз, когда возникало желание выйти наружу, она отыскивала в библиотеке какую-нибудь книгу. Сжигая книги, уже после того, как огонь расправился с мебелью, дверями, паркетом, она будто лишается свободы. Ей чудилось, будто она по частям сжигает планету. Когда сгорел Жорже Амаду, стало невозможным снова побывать в Ильеусе и Сан-Салвадоре, вместе с “Улиссом” Джойса она потеряла Дублин, а уничтожая “Трех грустных тигров”, смотрела, как горит старая Гавана. В библиотеке оставалось не больше сотни книг. Луду берегла их скорее из упрямства, чем ради чтения. Ее зрение ухудшилось настолько, что, даже пользуясь огромной лупой, даже при ярком солнечном свете, потея как в сауне, она целый день тратила на расшифровку единственной страницы. Несколько месяцев назад она начала писать на стенах – там, где еще оставалось место, – любимые фразы из книг. Огромными буквами. “Еще немного, – думала она, – и я превращусь в настоящего арестанта. Не хочу жить под арестом”.