закономерности не давали. Карев опустил руки, и вдруг… Наверное, тот, кто тогда, еще на третьем курсе, забыл выдвинуть его кандидатуру, решил исправить ошибку. Его снова избрали и теперь уже, кажется, навсегда. Закрутило, завертело в бесконечной веренице заседании, он все чаще просиживал в прокуренных кабинетах, все реже заходил в лабораторию. Тимур Гулямович хмурился и однажды не выдержал, прямо сказал: «Ты для науки - человек конченый». Но он ошибся, и когда во вновь созданном научно-исследовательском институте начали укомплектовывать штаты, вспомнили об организаторских способностях Павла Афанасьевича и предложили ему уи ти из вуза на должность зама по науке. Это была победа, которую он готовил долгие годы, которая доказывала, по его мнению, правильность избранной им стратегии жить в мире со всеми. И здесь, на новом месте, он остался верен себе: с людьми - только по-хорошему, по-доброму, независимо от того, правы они или нет, грубы или вежливы. Как-то Алехин, выйдя из его кабинета, после того как Карев отказал в приобретении нового прибора, бросил Заботину: «Знаешь, хоть он и не дал ни шиша, а настроение у меня какое-то просветленное. Я обласкан и почти доволен. Талантище, а не зам».
Карев, при всей своей мягкости, умел настоять на своем, проявить твердость, потребовать. Большинство сотрудников уважало его. В сущности, он тоже был доволен собой, достигнутым положением, но иногда, по ночам, глядя бессонными глазами в черноту спальни, он завидовал тому, молодому, Кареву, который допоздна засиживался в лаборатории, бесконечно повторяя эксперименты. Результаты того труда приносили радость, их можно было потрогать…
Он давно пришел к непреложному выводу: люди делятся не на хороших и плохих, как принято думать, а на сильных и слабых. Конечно, в науке он оказался слабым - в погоне за должностью забыл, что живет в век НТР, отошел от науки, безнадежно отстал. Ему уже не догнать, не выйти на сегодняшний уровень, как исследователь он умер. Но диалектика - великая вещь! В его слабости заключена сила, ее только надо мудро использовать, и тогда занимаемый пост с лихвой все компенсирует.
Карев поймал себя на мысли, что жизнь его проходит на сцене, он играет, не снимая грима, с утра до вечера, с начальством и подчиненными, с женой и сыном, с приятелями и малознакомыми, когда хвалит и журит, поучает и смеется. Играет на высоком профессиональном уровне - ведь никто не заметил игры. Это театр одного актера. Он сам ставит спектакли, вдохновенно ведет роль, суфлирует, сам покупает билеты на свои представления и,наконец, бисирует или освистывает себя, в зависимости от результатов игры. Его амплуа - положительная роль, он герои. Он вспомнил - «розовый мальчик». Пожалуй, только Вера Петровна догадывалась о существовании этого театра. Он не знал, как себя с ней держать, и поэтому избрал самый простои вариант - перестал к ней ходить. Воистину, бывают такие большие благодеяния, что отплатить за них можно только черной неблагодарностью. Тетя давно вышла на пенсию, она сильно сдала в последние годы, жила в той же комнатушке без удобств. Изредка забегал к ней Дик, которому она вязала потрясающие пуловеры. «Ну-ка, скажи что-нибудь по-английски,-требовала она от внучатого племянника и приходила в ужас от его произношения. - У твоего отца был великолепный выговор. Попрактикуйся с ним. - И добавляла: - Правда, по-русски у него получается хуже». Дик удивлялся - папа прекрасно строит фразу, красиво говорит на родном языке. Но тетка вкладывала в свои слова совсем другой смысл, который дошел до Дика позже. Павел Афанасьевич встал с тахты, подошел к окну. На улице было тихо и светло. Часы показывали четверть одиннадцатого. Где же Лара? Кто-то открыл дверь. Это ты, Лариса? - спросил Карев.