Скрипач, свежий как огурчик, приплясывая, бежал по дороге, тускло освещенной догорающим осколком луны, тающей на предрассветном небе, а за ним, вкривь и вкось, растянувшись на добрые полмили, волочились, спотыкаясь в обманчивом холодном сумраке зари, танцоры, силком ведомые неотвязной мелодией скрипки.
Вне всяких сомнений, скрипач пришел за Изольдой, чтобы вновь ее увлечь, чтобы вернуть ее в ряды танцоров. Фрейзе взглянул на нее: она извивалась и выгибалась в медвежьей хватке Существа, будто хотела вырваться на волю, будто – от одной только мысли об этом волосы у Фрейзе встали дыбом – понуждая его присоединиться к танцу, потанцевать вместе с ней. Закусив кулак, чтобы не заорать от ужаса, Фрейзе видел, как она, изящная и прелестная, как и положено леди, приглашенной на бал, покружилась под рукой чудо-юда туда и обратно и присела в глубоком реверансе. Существо взяло ее за руки, будто согласившись пуститься вскачь вместе с ней в деревенской пляске, однако танцевать не стало, а быстро потащило ее за собой, подальше от скрипача и его свиты.
Фрейзе, оказавшись в ловушке между Существом, чьи намерения и желания оставались для него темны, и танцорами, гонимыми вперед безжалостным скрипачом, бросился в спасительную чащу, чтобы там, не видимый чужому глазу, сквозь кусты и дебри прокладывать путь к Изольде. Однако музыка, рыщущая, неотвязная, настигла его и там. Ноги его предательски дрогнули. Он засунул в уши полоски ткани, но впустую. Волнующая разудалая джига накрыла его с головой – он уже не шел, он летел по земле, отбивая такт. Еще немного, чувствовал Фрейзе, и он пустится в пляс, и тогда некому будет спасти Изольду, некому будет спасти его самого, так как никто никогда не узнает, что душою его завладел танец.
Туго-туго затянул он под подбородком тряпицу, плотнее прижимая тканевые полоски к ушам, но напрасно – он прекрасно слышал, как заходилась от радости скрипка, как присоединился к ней бубен и затараторил взахлеб о мире танца, о счастье кружения в паре, о легкой руке, лежащей на плече юноши, о нежном прикосновении мужской ладони к девичьей талии, о невыразимом восторге, когда двое становятся одним целым. Ноги Фрейзе запутались, он покачнулся, ловя ритм, и, сломленный, презирающий самого себя, пустился в пляс.
* * *
Около пяти утра, когда рассветное небо подернулось серебряной дымкой, дыхание Ишрак остановилось. Лука дремал в кресле возле ее постели, и хотя легкие, прерывистые, еле слышные вздохи всего-навсего сменились полной тишиной, он подскочил, как ужаленный.
– Ишрак! – Колени его подогнулись, он ползком добрался до ее постели. – Ишрак, не уходи! Не покидай меня!