1 января, 12 часов 30 минут
В камере горел свет. Блестели окрашенные охрой половицы. Сосед по камере прохаживался вдоль нар, накинув на плечи пальто. Орлову показалось, что все время, пока он находился здесь, тот не переставая ходил по камере.
— У вас закурить найдется? — Орлов сел, поджал ноги.
— Проснулись? — сокамерник тонкими пальцами вынул из кармана сигарету, положил на нары. — Спички есть?
— Есть. Ну и ситуация…
— Создается впечатление, что вы попали в беду, и в большую. В первый раз?
— В первый.
— Понятно. Моя фамилия Савватьев. Еще вопрос: вы москвич?
— Москвич.
— Будем надеяться, что жена и родственники не оставят нас без внимания. Все-таки Новый год! Только бы не догадались сырокопченую колбасу купить! — Савватьев сделал еще несколько шагов.
— Нельзя?
— Не положено: быстропортящаяся! Будем надеяться, что в КПЗ объяснят. В стеклянной посуде тоже воспрещено.
Практицизм Савватьева немного успокоил Орлова.
— А вы что натворили?
— Кто вам на это ответит? — Савватьев присел на край нар. — За такой вопрос раньше подсвечниками били. «В чем вас обвиняют?» Разницу улавливаете? Отвечаю: мое дело простое. Не стоит выеденного яйца. Теперь спрашиваю я: в чем вас обвиняют?
— В краже вещей из автоматической камеры хранения, — Орлов в последний раз затянулся, поискал, куда бросить окурок, но не нашел, поплевав, сунул в карман.
— Вещи краденые нашли?
— Экспонометр и флакон духов. Духи жене подарил.
— По первой части пойдешь, — Савватьев уверенно перешел на «ты». — Что показываешь следователю? Заметь, молодой человек: я не спрашиваю, как было дело. Как показываешь?
Орлов вздохнул, но как-то неискренне. Он, правда, не знал пока, откуда придет помощь, но знал, что она придет, поскольку так бывало всегда. Настоящие беды обычно проносились над ним. Выручали родители, жена, заведующая багажным двором, сердобольные пенсионерки из дома, в котором он вырос. В последний момент удавалось кого-то неожиданно уговорить, разжалобить, умаслить. Ходатаи заверяли, унижались, клялись, что он переживает, раскаивается, давали слово, что ничто не повторится. Самому Орлову почти не приходилось говорить, он появлялся на сцене в последнюю минуту, когда все было уже решено, и ему приходилось только постоять несколько минут потупившись. Его прощали за молодость, за беспечность, за разлет густых бровей. Ради жены, которая вся извелась, живя с ним. Ради детей. Но проходило совсем немного времени, и все начиналось сначала.
— Загулял: с последней электричкой уехал на Москву-Третью. Там вагоны разгружают с вином… Утром с первой электричкой вернулся — почтово-багажный принимать. Только сервант перенесли, смотрю — сверху, на ящике, экспонометр. Духи на снегу валяются.