— Вот. Не бери с меня пример. Служи исправно. Дослужишься до адмирала. — И, даже не послушав Паленова, написал «годен», поставил загогулину, шлепнул его по голому заду деревянным футляром и весело крикнул: — Следующий!
Паленов отстрадался и больше уже ничего не боялся, потому что преодолел главное препятствие — терапевта, нисколько даже не задумываясь, что раз у него обнаружились перебои, то следовало бы обеспокоиться и провериться у врачей как следует и уж во всяком случае ни в какие юнги не рваться, но он чихал в то время на разные там перебои и никогда потом не терзал себя, что начал службу с мелкой лжи. Впрочем, если это и была ложь, то иначе как святой ее не назвать, хотя никакой святости тогда в нем, естественно, и не ночевало. Хотя кто знает, что есть святость, а что нечисть, потому что и в святости бывает нечисть, и в нечисти нетрудно при желании отыскать святость.
Неделю они ждали, когда же их обмундируют, и день этот наступил, жданный и желанный, но до обидного обычный, даже какой-то бестолковый, их все время подгоняли и понукали, как будто они всем в экипаже до чертиков надоели. Впрочем, так, наверное, это и было, потому что они бездельничали, слонялись по плацу, где надлежало проводить построения, и своим невоенным видом являли собой вопиющее нарушение порядка, строго отрегламентированного за многие годы существования флота.
После завтрака их повели в одно помещение, и в другое, и в третье, и, переходя из помещения в помещение, они постепенно теряли свои великолепные обноски послевоенного времени и напяливали на себя сперва тельняшку, потом голландку с брюками и, наконец, когда надели бушлаты и увенчали себя бескозырками без ленточек, неожиданно поняли, что все они стали как бы на один покрой: и уши одинаково вылезли на околыши, и ботинки-то у всех заскрипели, хотя и на разные, но в общем-то одинаково противные голоса.
— Это который же тут я? — спросили у Паленова за спиной. Он оглянулся и увидел перед собою высокого, несколько сутуловатого парня с красивым вытянутым лицом. Все на парне топорщилось и висело, и казалось, нет в мире сил, которые бы привели это висящее и топорщащееся в соответствующий дисциплинарному уставу вид. Паленов невольно засмеялся. Парень подмигнул ему, но остался серьезным.
— Смеешься, который я — это ты! А должен бы плакать. Будем знакомы. Евгений Симаков.
Назвался и Паленов:
— Паленов, Александр. Пока можно без отчества.
— Понятно, — сказал новый знакомый, Евгений Симаков. — Тогда держись меня. Будем оба-два. Куда хочешь проситься?