В ночь полнолуния милая моя покинула меня в земной юдоли. От горя был безумен я, терпеть не мог сердечной боли! Я архитектора придворного, Устад Ису, призвал к себе, чтоб эту боль увековечить… Решил соорудить волшебную красу я; мавзолей, чтобы дышать мне стало легче!
Я только десять дней ему пообещал, чтобы дворец волшебный он придумал. И он не ел, не спал, наверное, ему Пророк вещал. И воплотил в реальность мою думу. Придумал мраморный мне мавзолей Устад Иса; пять куполов, четыре минарета. Я согласился с ним без лишних слов. Спросил его:
— И сколько нужно лет тебе на это?
Ответил он:
— О повелитель мой! Я не волшебник, просто смертный мусульманин. Хотя в моей душе Пророк всегда со мной, но не равны мы с ним ни силой, ни умами.
Дай двадцать лет на то, что чудо света я, именем Аллаха, возведу.
— Возлюбит он меня за это? Не знаю, но мавзолей построив, счастье обрету!
И двадцать лет из мрамора гробницу он методично возводил.
Сказал:
— На белом свете величавей зданье не родится!
Меня вполне он этим убедил.
Моя Махал-ханум любила очень сердолик. То камень-покровитель был её.
Он словно в душу мне проник. Хотел особо им отметить я её. И приказал я архитектору тому, чтобы в рост человека, на том уровне, был периметр весь мавзолея украшен сердоликовыми троелистными цветами. Чтоб в белый мрамор были вкраплены они. То сердце, кровь души моей Ханум, как будто брызги обрели вновь жизнь.
Сказал вдруг царь:
— А сердолик звучит так славно по-английски: корнилиан его произношенье, один из вариантов халцедона…
Так слушай дальше, князь, историю мою:
— Волшебника я нанял дорого, что обещал меня избавить от дурной болезни. Чтоб рассказал мне, что вредней мне, что полезней.
Сказал он мне:
— Две фазы должен ты преодолеть для очищенья: святые воды Ганга, ими должен ты омыться. Затем Индийского святого океана солёных вод ты должен испытать купель. И лишь тогда сойдет с тебя дурная порча, очистятся совсем от скверны члены заражённые твои.
Я это совершил — ушла навеки скверна. И пальцы обновлённые я в Тадж-Махале к сердолику приложил.
— Отныне навсегда цепочка на груди моей несёт и очищает меня знаком сердолика. Он халцедон, но до сих пор я предан ей, моей Махал-ханум, и чреслами, и ликом.
— С тех пор, когда она ушла, не пользовался я своим гаремом. Как будто умерла моя душа и сердцем глух я стал.
Внезапно, вздрогнув, Государь сказал:
— Мой князь, я скоро улетаю в Йемен.