Падая, многие расшибались и отползали к краям льда. Иные имели окровавленные лица и лбы. Покалечившихся, видимо, специально для того отряженные (кто-то вроде ярыжек) складывали на стоящие у края льда сани и увозили с площади. И тут я вспомнил рассказ Егора об этом развлечении:
— А ещё сказывают, главный Воевода московский прошлу зиму учинил потеху ледяную, аж на самой Красной площади. Приказал, чтобы дети боярские ремнями железа к пимам привязывали, да под дудочников и скоморохов хоры выплясывали бы на том самом льде. В народе молва идет, что страсть, сколько народу скалечилось.
Слыхал я, что то место многими кровями полито, ибо казни великия на том месте в старину-то творили, посему, не лепо там тако баловство учинять…
Здесь необходимо сделать ещё одно пояснение. Как уже говорилось, Яромир Третий большую часть года жил в Александровской Слободе, но не безвыездно. Раз в год Государь со своей свитой, к ужасу горожан, возвращался в Москву, и около месяца опять правил из Кремля, ведя суд, казня и милуя. По этой причине мне не пришлось ехать в Слободу, и я попал в Москву. Через Спасские ворота (на башне я не увидел курантов) мои сани въехали в Кремль. В воротах стояли богато одетые стражники, похожие на стрельцов, только вот форма у них была ярко-жёлтого цвета. Один из них, видимо, старший, с дикими глазами и чёрной, как смоль, бородой, окликнул меня.
— Кто едет?
— Князь Армавирский, по приказу Государя! — ответил я.
— Проезжай! — был ответ.
Нам указали дорогу, и мы подъехали к высокому крыльцу Грановитой палаты.
Мой ездовой, холоп Никита, вместе с санями отправился вслед за каким-то служкой. Стражники последовали за ними. Я поднялся по ступеням высокого крыльца и громко постучал в парадные двери. Мне открыли двое богато одетых боярина-охранника. Они осведомились, кто я, и послали молодого и красиво одетого юношу доложить о моём прибытии. Я ждал минут 10–15, после чего меня по тёмному коридору провели в палату. Это было ярко освещенное тысячами свечей помещение. Окна были задрапированы. Стены палаты были покрыты цветными фресками и портретами царей. Но в некоторых местах портреты и лики были грубо замазаны. Видимо, это были лики святых.
Государь восседал на обычном месте. Он был бледен. Борода и усы были аккуратно подстрижены и напомажены. На нём была надета простая чёрная ряса или плащ, на голове была бархатная чёрная скуфейка. Он сидел не на роскошном царском троне, а на простом деревянном кресле.
— Ну, иди, иди сюда, князь! — громко произнес он.
— Дай посмотреть на тебя. Люб ты мне был, да недуг твой нас разлучил. Но не пеняю я на Судьбу, так как жив и здрав, да и ты, я вижу, сумел недуг победить!