— Это удивительно, Пикси. — Боже, как же сильно мне нравилось, когда он меня так называл. — Но твой звучный голос заслуживает собственной афиши, не думаешь? Ты могла бы записать что-нибудь.
— Возможно, однажды, — я пожала плечами и успокоила своих бабочек, — но сначала хочу написать песню тебе.
Я подмигнула и в шутку высунула язык, но Айзек торжественно кивнул.
— Скажи мне, Пикси, если бы я был песней, то какой бы песней я был?
Я с трудом сглотнула, прежде чем ответить, потому что уже знала ответ — я думала об этом, конечно же, думала. Музыка была для меня всем — моим родным языком, — и у меня была песня для Айзека. У меня уже давно была для него песня.
— «Wanderwall» от Oasis, — сказала я, и он молча уставился на меня.
Он смотрел на меня таким взглядом… и вот когда я поняла, что у меня проблемы.
Мне понравилось то, как он на меня смотрел.
Наш план был не единственным, что я набросала в блокноте. Там я записала все, что мне нравилось в Айзеке. Знаю, что это звучит по-детски, но мне нужно было записывать все, о чем я думала или что чувствовала. Это помогало организовать беспорядочные мысли, быть немного аккуратнее, менее сумбурной, что для меня очень характерно.
У Айзека была самая милая и сексуальная улыбка, которую я когда-либо видела у мужчины. Мне нравились его руки. Он был хорошим слушателем, был добр ко мне и всегда придерживал дверь. Он любил дразнить меня и каждый вечер после смены в «Нирване» предлагал проводить до дома (я, конечно, отказывалась, для него я слишком поздно заканчивала работать). Не хотелось, чтобы это сказывалось на его работоспособности, однако мне нравилось, что он спрашивал. Каждый раз.
О, и у Айзека было отличное чувство юмора.
— Пожалуйста, дамы и господа, не забывайте оставлять чаевые волшебной леди с невероятным голосом, — смешно объявлял Айзек каждый раз, когда я заканчивала одно из своих дневных выступлений.
И он всегда произносил эти слова с захватывающей дух улыбкой.
— Успокой мое сердце.
Я краснела каждый раз.
Вся эта робость заставляла меня нервничать, обычно это я своими словами и дурачествами вгоняла в краску других.
— Она действительно волшебница? — однажды спросила Айзека маленькая девочка, дергая за брюки.
Я помню, как с добрым и милым взглядом он наклонился к ней, чтобы ответить.
— Конечно, волшебница, — заверил он ее, подмигивая мне.
Кажется, я чуть не упала в обморок, когда Айзек заговорил о моих невидимых крыльях. Я была феей, «доброй феей с большим сердцем», — именно так он и сказал.
Ты настолько хорошо меня знаешь.
Его слова согревали мою душу. Ладно, понимаю, Айзек дурачился, но мне понравилось, какой он меня видел.