Ветер колол лицо холодными тонкими иголками дождя. Николай Иванович Сорока поежился. Этот мелкий, противный дождь и упругий, настырный, продирающийся сквозь тонкий французский плащ от Кардена ветер привели его в чувство.
— Спокойно, — произнес он. Слово это относилось вовсе не к дождю, а к нему самому, генеральному директору товарищества с ограниченной ответственностью «Квадро».
Сорока прислонился к только что со стуком закрывшейся за ним металлической двери подъезда. Он вытащил пачку, выщелкнул одну сигарету, щелкнул зажигалкой «Ронсон».
Огонек сигареты подрагивал в такт дрожащим пальцам. Эта противная мелкая дрожь в руках раз в несколько лет атаковывала директора, и справиться с ней не могли ни медикаменты, ни народные средства. Так пробивалось наружу огромное нервное напряжение, от которого все каменело и холодело внутри. Первый раз расшалились нервы пятнадцать лет назад. Тогда в цеху, которым руководил идущий резко вверх, делающий стремительную карьеру Сорока, рванул паровой котел и пострадало пять человек. По настрою комиссии получалось, что кругом виноват не кто иной, как начальник цеха, в связи с чем перспективы для него открывались безрадостные. Однако тогда он отделался легко — строгачом по партийной линии с занесением в личное дело…
Сорока усмехнулся. Строгач по партийной линии. Действительно смешно. Но такие были времена, когда руки дрожали от одной мысли о партийном взыскании. А сейчас от чего они дрожат? От сознания, что ты влез в такую аферу, запустил в оборот такие деньги, что при неудаче взыскание будет похуже…
Он поежился от нового порыва ветра. На миг стало до боли жаль себя. Ему позавчера стукнул полтинник, но он не ощущал этих лет. Ведь, как и в молодости, казалось, что впереди вечность. Только сейчас в отличие от тех небогатых времен у него были деньги, послушные женщины, дорогие автомобили, дом — полная чаша. Он достиг многого. И не собирался отступать, отдавать что-либо. Еще не так давно ему было плевать и на годы, и на все вокруг, он был в целом доволен собой и шел легко вперед… Пока однажды не возникло ощущение, что настала пора, когда расхожая житейская истина, что за все в жизни надо платить, вдруг грозит обернуться черной реальностью.
Его уже неделю болезненно глодали дурные предчувствия. Правда, душевное беспокойство у него возникло, еще когда только было заключено то чертово соглашение. Подписавшись на это дело, он вдруг ощутил, что увязает в болоте. И постепенно начал осознавать, что из этого болота ему не выбраться, подобно барону Мюнхгаузену, потянув себя за косичку. Обычно эти мысли одолевали его ночами, в часы бессонницы, однако рассвет гнал их прочь… Но теперь и яркое полуденное солнце не могло разогнать сгущающуюся в его душе темень, потому что самые худшие опасения начинали оправдываться. Пришло время что-то решать. И ценой этого решения может стать все, чего он достиг.
