— Аня, точно! Я ж совсем забыла… Да в Библии все эти бумаги лежат. В той, что Стив подарил.
Отыскали мы документы, созвонились с кладбищенскими менеджерами и выяснилось, что прекрасный Стив подарил Элке похороны в варианте «оллинклюзив». Катафалк, автобус для скорбящих, всё само приедет к нам, заберёт, отвезёт и закопает. Хороший парень Стив, зря мы тогда на него так…
А тут и отец Олег подоспел с группой скорби от семинарии. Спели литию, спросили — чем помочь.
— Батюшка, помните, Элла просила, чтобы её отпевали именно в храме, и ещё очень хотела, чтобы её там же на ночь оставили?
— Помню, конечно. Давай так договоримся: завтра в обед я пришлю ребят, и они отнесут Эллу в храм.
А жила Элка аккурат за забором бывшего каторжанского острога, при котором и был храм Александра Невского, при Советах отданный нескольким организациям, а в начале 90-х частично переданный церкви.
Интересное было местечко. Первый этаж занимал книжный магазин и склад, на втором этаже располагался сам храм, семинарские классы и кельи (для ребят, девчонок предусмотрительно оставили при Петропавловском соборе). А в правой части многострадального острога буйствовал самый дорогой и престижный в то время томский кабак «Вечный зов». Такой вот симбиоз. Особенно весело было субботними вечерами, когда в храме служили всенощную, а в ресторации веселились те, кто всенощные не очень любил. Тут тебе «Благословен еси Господи», а вот тут «Жиган-лимон». Всё рядышком, всё в шаговой доступности.
«Завтра в обед», — прозвучало из уст отца Олега. И тут я потеряла бдительность. Семинаристы и пунктуальность (если это не касается службы) понятия абсолютно несовместимые. В обед, по моим понятиям, это белым днём, а никак не сибирские декабрьские 18 часов. Но бурсаки рассудили иначе и явились тогда, когда по их арамейскому времени наступил обед.
Шесть часов вечера. Центр города. Пересечение улиц Советская и Герцена. Трамвайная остановка. Толпы молодёжи из университета, служащие едут по домам с работы. В кабачок подтягиваются посетители, кто-то в книжный торопится.
Из-за угла выходит девушка. В руках у неё огромный могильный крест, следом за ней, из тёмной томской подворотни выруливают шесть бурсаков в развевающихся подрясниках со здоровенным гробом наперевес. Трамвайное и автомобильное сообщение в эту минуту прекращается. Люди, идущие нам навстречу, шарахаются на рельсы, жизнь замирает. Толпа на остановке как в замедленной съёмке синхронно поворачивается вслед за нашим тихим шествием. Швейцар у «Вечного зова» давится окурком.