Взгляни на дом свой (Тишков) - страница 31
Вытащили лодку
11 октября t — +8 проглядывало солнце с утра.
С обеда мелкий дождь.
На пруду тихо вода как зеркало
1993 г.
18 мая целый день дождь
19 мая горох, бобы, морковь
20 мая пахали у Поли
21 мая у Поли посадила картошку и у себя досадила
22 мая ходила на кладбище
Смолили лодку 3 июня t +24
Копали картошку с Ниной август 28 большую грядку 10 в
29 маленькую 5 в. с обеда начали копать у Поли — 3 ведра
Помогла ей 1 грядочку 1 сентября свезла картошку Поле и копали с Т.И. ей грядку 2 сентября сложила картошку в подпол (дождь)
1995 г.
Полола грядки 5 мая
10/V сеяла рассаду
11/V копала грядку у дверки
16/V Дождь
24 мая — дождь со снегом ночью
25 мая холодно
26 ходила на кладбище
6 июня снег +3
Капусту садили 14 и 15 июня
Ремонт телевизора 30 сентября
(заплатила 300 р и четвертушку)
Коврики
Здесь, среди голубей и голубок,
Меж амбаров и мусорных куч,
Бьются по ветру тысячи юбок,
Шароваров, рубах и онуч.
Отдыхая от потного тела
Домотканой основой холста,
Здесь с монгольского ига висела
Этих русских одежд пестрота.
И виднелись на ней отпечатки
Человеческих выпуклых тел,
Повторяя в живом беспорядке,
Кто и как в них лежал и сидел.
Николай Заболоцкий
Меня интересует ткань. Но не просто ткань, которая продаётся отрезами в магазинах, новая, пахнущая чистыми нитями, недавно скрученная станком и пропитанная свежей краской. Мое сердце принадлежит ткани той, которая прожила долгую жизнь, ношенной без меры, прошедшей в тесной близости с человеком. Для наших холодных мест, когда ещё в мае не сходит снег, а в октябре уже надевай телогрейку, одежда была главной вещью в доме. Её берегли, зашивали, перелицовывали, укладывали в сундуки и комоды, пересыпая нафталином. Особо крепкую, не сношенную до дыр, передавали по наследству, от отца — сыну, от старшего брата — младшему.
Ветхость ткани обладает удивительной силой жизни. Смотришь на проношенные насквозь штаны, и перед тобой встает судьба их владельца. Берешь в руки серый пуховый платок, в котором дыр (не уберегли от моли!) больше, чем целого, пух по краям стёрся, от этого узор виден ещё отчетливей, а веса почти нет, — лежит у тебя на руках не платок, а его душа. Едва живая душа, ещё теплая от головы своей хозяйки.
Однажды, бродя по берегу Эгейского моря, на греческом островке Скопелос я нашёл в гальке кусок чёрной шерстяной ткани, почти съеденный временем и солёной водой, похожий своим очертанием на чёрный огород с пятнами тающего снега, если смотреть на него с горы. Назвал его — «Моя земля». На другой день поднял алый прямоугольник тончайшего шёлка, пробитый солью сотнями мелких дырочек, будто звёздами. Назвал — «Небо». Спустившись с греческих небес к себе, вернулся домой, добавил к этим находкам «Дом» — кусочек домашней наволочки, оборвав его так, что проявились стены, крыша с трубой и окно. Хлопок был так тонок и ветх, что расползался под пальцами, словно бумага. Моя земля, небо, дом. И всё из найденных клочков материи, истощённых временем и жизнью, но впитавших силу моря и матери. Всё здесь едино: море, мать, материя, maris, matris, materia…