Звезда лунного моря.
Бедра Венеры, которые никогда не смыкаются,
Самая непорочная из блудниц.
Кали Мария Афродита Иокаста.
Иокаста. Иокаста. Иокаста.
(Иокаста? При чем здесь Иокаста?) Знаменуя конец, раздался финальный гонг, затухающий целую вечность. Угас золотистый свет; все вокруг затомилось в красном сумраке, заблестели округлые, гипертрофированные очертания божества, необратимого, как факт самого рождения.
– Где находится Эдемский сад? – задала София вопрос, словно так предписывала традиция.
– Сад, в котором был рожден Адам, лежит между моих бедер, – ответила Матерь. В интонации ее голоса, исходившего будто из глубин священного колодца, проскальзывала мелодика Малера. Она улыбнулась мне, причем довольно добродушно. – И я могу подарить тебе жизнь. Я умею совершать чудеса.
Огромная, Матерь почти целиком заполнила круглую, накалившуюся, залитую красным светом келью, которую выбрала, дабы явить себя. Я же познакомился с ужасным чувством, с клаустрофобией, хотя раньше никогда от нее не страдал. Хотелось закричать, но в горле стоял ком, я задыхался. Она делилась со мной убаюкивающими мелодиями, словно вверяя какую-то великую тайну:
– Мужское обличье не обязательное условие существования, зато постоянное преодоление.
Колени подкосились. Я опускался все ниже и ниже на пол, а она протянула ко мне руки. Что за руки! Словно балки. Словно водопроводные трубы. В глубоком голосе засквозила задумчивая нежность.
– Разве ты не видишь, что заблудился в этом мире?
Теплый, кровавого цвета воздух давил на меня благоухающей подушкой.
– Мамочка тебя потеряла, когда ты выпал из ее животика. Мамочка потеряла тебя много-много лет назад, когда ты был совсем еще крошкой.
Дыхание перехватило. Я понял, что попал в греховное место.
– Иди ко мне, хрупкий человечек! Возвращайся туда, где твое место!
София вторила неожиданно страстным меццо-сопрано, с поразительной убежденностью заклиная меня:
– Убей отца! Спи с матерью! Прорвись через все запреты!
Черная богиня гипнотически раскачивается из стороны в сторону на своем престоле, ерзая, словно гончая в период течки. Сбросив оставшуюся сдержанность, София пронзительно визжит в исступлении обезумевшей вакханки. Гонг и арфа, звуки визгливой музыки образуют какофонию. Отчаянный гвалт; я боюсь, я хнычу, мяукаю и вяло скребу песчаный пол в попытке вырыть подкоп и сбежать. Но Матерь, одержимая, восклицает:
– Я – рана, которая не затягивается. Я источник желания. Я родник с живой водой. Приди и возьми меня! Жизнь и миф, все едино!
Ее голос то взлетает, то опадает, я – точно лоскут ткани на сильном ветру. Свирепствует буря.